(Творческий офтоп.)
Надеюсь, теперь, когда я пересекла дедлайн и вышла в отпуск, высшие силы пошлют мне немного вдохновения и терпения для фика по ME, ибо я не могу уже. Осталось совсем чуть-чуть, но эти сложные сцены... Бр-р-р.
Название: Осколок
Фандом: Dragon Age II
Рейтинг: G
Персонажи: Фенрис/Мерриль, Данариус
Жанр: ангст, наверное, и махровый джен
Аннотация: Фенрис-слэш-Мерриль или просто Фенрис и Мерриль? Я не знаю. Так или иначе, это история о том, как люди начинают новую жизнь. А иногда — не начинают.
ОСКОЛОК
Ночами, по грудь в тумане,
она у перил сидела —
серебряный иней взгляда
и зелень волос и тела.
Любовь моя, цвет зеленый...
Фредерико Гарсиа Лорка
она у перил сидела —
серебряный иней взгляда
и зелень волос и тела.
Любовь моя, цвет зеленый...
Фредерико Гарсиа Лорка
(Читать дальше.)
За зиму дом напитался сыростью. Пыль тяжелой взвесью оседала на стенах и предметах, забивалась в легкие, мешала дышать. По весне, наконец распахивая окна в долго стоявших запертыми комнатами, Фенрис всюду обнаруживал тяжелые нити паутины, увешанные дохлыми пауками, и зеленоватые следы мягкой плесени. Дом, как и его хозяин, гнил изнутри.
Всюду валялись обломки мебели и отсыревшие книги. Фенрис пробовал заниматься уборкой, но скоро перестал видеть смысл в том, чтобы наводить чистоту и порядок в давно покинутом обиталище. Его место было не здесь; где — он не знал.
Всё вокруг превращалось в тлен; гниль просачивалась в стены, заполняя трещины влагой. Всё разрушалось. Всё умирало. Фенрис цеплялся за царящий в доме беспорядок, как за спасительную соломинку, — принадлежащие чужим людям вещи, разбросанные вокруг, напоминали, что когда-то здесь полным ходом шла жизнь. Да, ему она не принадлежала, но смутное ощущение давнишнего ее присутствия и теперь скрашивало пустоту заброшенных комнат.
Он был свободен. Наконец-то он был свободен. Данариус, которому лишь чудом удалось избежать смерти, никогда не захочет снова выступить против Хок: страх перед ней одержит верх над гордостью, и магистр рано или поздно будет вынужден смириться с потерей любимого раба. Фенрис принадлежал самому себе — но, не видя будущего, не помня прошлого, не знал, что делать с этой свободой. Всю зиму он провел в тревожном ожидании, мечась из стороны в сторону, как раненый зверь, пытающийся выскрести занозу из лапы.
Заноза осталась внутри. Рана саднила. Гноилась.
Нарывала.
Фенрис распахнул выходящее во двор окно в одной из комнат второго этажа. Солено и горько пахло весной.
— Так почему ты не хочешь, чтобы тебя проводили, малышка? — услышал он хриплый мужской хохот, донесшийся из-за поворота. Ему вторил другой — нетвердый, развязный с пьяни. — Мы бы эскортировали как надо. Такой крошке, как ты, легко потеряться в Верхнем городе.
— Я просто спросила, как пройти, — со знакомым мягким акцентом ответил женский голос. — Я была бы очень благодарна, если бы вы...
Фенрис не мог их видеть, но вперед внутренним взором сразу же возникло растерянное выражение острого личика Мерриль.
— Бестолковые эльфийские шлюхи никогда не запоминают дорогу. Одна морока.
— Я иду навестить друга, — простодушно ответила Мерриль. — Вы ошибаетесь.
— Твой друг настолько хорош, что ты не хочешь завести несколько новых?
Набухшие влагой оконные створки с трудом сомкнулись. Ошметки краски, сползя с влажного дерева, белой шелухой посыпались на пол. Голоса смолкли.
Фенрис привык драться: сперва за Данариуса, гордившегося своим ручным волчонком; потом — за себя. Третьим и последним человеком, ради которого он обнажал свой меч, стала Хок. Зеленоглазая ведьма, в отличие от нее, не стоила вмешательства.
Он знал, что, если шемлены зайдут слишком далеко, она не побоится использовать магию. В Верхнем городе такое не скроешь от храмовников — и Мерриль, пожалуй, поплатилась бы жизнью за попытку защитить себя.
Поколебавшись, Фенрис вышел на улицу и свернул в проулок. Эльфийка по-прежнему пререкалась с двумя молодыми дворянами, едва стоявшими на ногах после ночной попойки. Он не собирался спасать ее и строить из себя благородного. Нет. Но уличные дебоширы всегда вызывали у него омерзение: вольные распоряжаться своей жизнью, они строили ее так, что внушали всем, кроме себе подобных, лишь липкое, с гнильцой, отвращение.
— Ты, — почти выплюнул он в сторону Мерриль.
Мужчины обернулись, глядя на возвышающуюся в просвете тень.
— Вот тебя-то я и искала! — Эльфийка выглядела искренне обрадованной. — Я же говорила, что иду к другу!.. Теперь вы мне верите?
Оба пьянчуги пытались что-то сказать в свое оправдание. Фенрис с удовольствием смотрел, как страх стирает с их постылых рож сытое довольство и сковывает луженые глотки. Не прошло и минуты, как обидчики Мерриль, по-прежнему бормоча под нос путаные извинения, исчезли за поворотом. По счастью, местным хватало благоразумия не переходить Фенрису дорогу.
— Каждый раз, когда попадаю в Верхний город, теряюсь, — пожаловалась Мерриль. — С тобой такое бывает?
— Нет.
— Я однажды заходила к тебе вместе с Хок, но начисто забыла дорогу. Как хорошо, что ты оказался рядом! Значит, я правильно шла? Где твой дом?
— За углом, — бросил Фенрис. — Зачем ты здесь, ведьма?
— Я кое-что нашла для тебя. Знаешь, Хок недавно подарила мне статуэтку галлы, и я назвала ее Тиль. Это потому, что так звали галлу, с которой я дружила в детстве... Ох, нет, речь не о том! Я подумала о том, сколько всего хорошего сделала для нас Хок за последние годы, и мне ужасно захотелось последовать ее примеру. Вот почему я пришла, понимаешь?
Вдвоем, почти рука об руку, они переступили порог.
— Я думала, это у меня беспорядок... — сказала Мерриль, оглядываясь по сторонам. —Тебе не мешают все эти вещи?
— Не мешают.
Она положила на стол сверток, который бережно несла, покачивая, как ребенка, и подняла с пола треснувшую лютню. В задумчивости коснулась двух уцелевших струн. Они зазвенели, словно испугавшись неожиданного прикосновения — до этого дня их много лет касался лишь ветер, — но через мгновение звук утонул в тишине молчащего дома.
— Они будто призраки бывших хозяев — эти звуки, эти картины на стенах, зеркала и рваные занавески... Разве можно привыкнуть к месту, где всё дышит жизнью других людей?
— Чего ты хотела? — оборвал ее Фенрис. — Ты не самый желанный гость в этом доме. Надеюсь, ты отдаешь себе в этом отчет.
— А бывают ли у тебя желанные гости, Фенрис?
Он фыркнул.
— Мои соседи по эльфинажу распродавали старые книги, — произнесла Мерриль, осторожно разворачивая сверток. — Я нашла там одну для тебя.
— Как думаешь, рабов учат читать?
Она смутилась и, обескураженная, отвела взгляд.
— Но у меня ее все равно некуда ставить! Разве что на пол положить, но там так грязно... Я оставлю ее здесь, хорошо? У тебя ведь есть библиотека? Наверняка есть.
— Не знаю. Если это всё, за чем ты пришла, — оставляй свою книгу и уходи.
— Нельзя жить в таком беспорядке! Давай лучше поставим ее на место. Это же подарок, хотя он тебе и не нравится... Есть вообще на свете хоть что-нибудь, что могло бы тебе понравиться?
— Полагаю, твой немедленный уход меня обрадовал бы.
Поскрипывали доски в полу, ступени, несмазанные петли. Хлопали двери. Покинутый дом пел тоскливо и протяжно, посвистывая сквозняками. Отовсюду веяло затхлостью и плесенью. Мерриль беззаботно шла рядом с Фенрисом, с неподдельным любопытством заглядывая в потайные закутки, и, казалось, вовсе не обращала внимания на то, что хозяин не рад ее визиту.
Библиотека оказалась на втором этаже в одной из дальних комнат. Мерриль взялась за медную, покрытую радужными разводами ручку, толкнула дверь. Вошла осторожно, как в храм, под высокий купольный свод. Стеллажи возвышались вдоль стен, уходя к потолку. Дохнуло мхом и влажной древесиной.
Мерриль подошла к шкафу, провела пальцем по корешкам, дунула на собравшуюся пыль.
— Сколько их тут... Никогда не видела так много книг сразу.
Луч падал через узкую прорезь находящегося под потолком окна. Пыль серебрилась в полосе света, потревоженная легким дыханием Мерриль.
Эльфийка встала на цыпочки и чуть не потеряла равновесие, пытаясь втиснуть книгу на самую верхнюю полку, до которой могла дотянуться. Фенрис не выдержал, подошел, чтобы помочь ей, надеясь, что после этого непрошеная гостья наконец оставит его в покое. И только когда книга, блестя начищенным корешком, скользнула между другими, пыльными и грязными, занимая положенное место, он понял, почему так жжет кожу. Ставя фолиант на полку, он коснулся руки Мерриль, почти накрыл ее, ледяную, своей.
Они отпрянули друг от друга, оба — будто обожглись. Мерриль, отвернувшись, сделала несколько шагов в сторону, к письменному столу. Коснулась серебряного подсвечника, покрытого зазеленевшими каплями воска. Влажная пыль оседала на подушечках пальцев. Сквозняк легко зашевелил груды бумаг, лежащие рядом с высохшей чернильницей.
— Он не вернется? — тихо спросила Мерриль, и Фенрис понял, что она говорит о Данариусе. — Ведь столько лет он охотился за тобой...
— Никто в здравом уме не захочет переходить Хок дорогу. В конечном счете страх возобладает над гордостью. Я был хорошей и полезной игрушкой, теперь ему придется найти новые.
— И это никак не задевает тебя?
— А должно?
— Это ведь будут живые люди. Скольким он еще искалечит жизнь?
— А скольким — другие маги, такие, как ты и Хок? Сколько твоих соплеменников умерло по вашей с ней вине? Скольких жертв стоила твоя увлеченность зеркалом? Не вижу, чтобы это терзало тебя, Мерриль. — Ее имя сорвалось с языка. — Не вижу, чтобы ты пыталась исправить сделанное.
Мерриль молчала, опустив голову, но вдруг, на последней фразе, подняла глаза и посмотрела на него упрямо и гордо, будто спрашивая: это был последний удар — или он ударит снова?
— Ты последний человек, с которым я хочу говорить о морали, — выплюнул он. — Уходи.
Эльфийка поджала губы и зашагала к двери, но на пороге замерла и, не оборачиваясь, спросила:
— И ты никогда не думал о том, чтобы отомстить?
Прозрачная ее рука, как тень, скользнула по косяку, и Мерриль исчезла — растаяла в анфиладе коридоров и лестниц, ведущих к выходу, растворилась в череде отражающих друг друга зеркал. Он слышал легкую поступь в разных концах дома: звонкие шаги по мраморному полу, стремительный бег по траченной молью ковровой дорожке, ниспадающей с лестницы. Потом хлопнула входная дверь.
Из окна он видел, как Мерриль уходила. Угловатая фигурка удалялась прочь от богатых имений Киркволла, и длинный плащ, как черное крыло неведомой птицы, развевался на ветру за ее спиной.
Фенрис остался один.
И все же ему еще долго, до самой ночи, мерещилось в доме чье-то незримое присутствие: то смутный шорох, то шепот, то отголосок чужих шагов. Мерриль ушла, но оставила после себя негаснущее эхо.
Впервые за всю зиму зеркала поймали новое отражение и теперь не хотели расставаться с новой игрушкой. Повсюду звенел, осыпался осколками женский смех. Фенрис раздосадованно сбросил со стола чашку, расплескав воду. Пнул лютню. Смех не исчезал.
Думал ли он о том, чтобы отомстить?
Мысли глодали его изнутри и скоро сглодали бы до костей.
Он не будет по-настоящему свободен, пока Данариус жив. Он знал это. Их связала однажды пролитая кровь, приковали друг к другу горящие лириумом клейма — и только новая боль и новая кровь могли разбить эти цепи.
Нет, Фенрис не собирался доживать свой век ручным волчонком.
Но он знал и то, что Данариус, лишь чудом успевший сбежать, больше никогда не придет за ним — признавая себя побежденным, он осядет в Тевинтере и примется за новые эксперименты, выращивая достойную замену беглому рабу. Воспоминание о встрече с Хок заставит его смириться и, задушив гордость, отказаться от прав на того, кого он счел собственностью Защитницы Киркволла. Прячась за неприступными стенами, за спинами своих сторожей, он навсегда обезопасит себя от мести.
Существовал лишь один способ встретиться с ним лицом к лицу — сдаться. Сделать вид, что с Хок покончено; позволить прихвостням Данариуса поймать себя. Данариус, попав во власть уязвленной гордости, не упустил бы шанса отомстить. Свести счеты. Тогда Фенрис мог бы подобраться к нему достаточно близко, и...
Он вздрогнул.
В мыслях Фенрис не раз видел, как летит с плеч голова. Как становится красным меховой ворот мантии и вздрагивает в последних конвульсиях тело. Кровь и гниль расползались по его мыслям и снам, подтачивая их изнутри.
Потом он закрывал глаза и представлял, как очнется в тесной камере с давящим потолком. В клетке. Раненый, безоружный, в цепях. Как будет проникать в легкие сырость, как нестерпимо будут гореть на теле клейма... Хватит ли у него сил для побега? Сможет ли он поднять меч против хозяина — или, устав бороться, даст надеть на себя ошейник?
Он не боялся ни смерти, ни боли. И только заглянуть в глубину — увидеть дно своей души — было все еще страшно.
Женский смех, оглушительный в тишине, прозвучал совсем рядом. Фенрис вскинул голову, обернулся — и на мгновение увидел мелькнувшую в зеркальном тумане, за узором паутины, зеленую тень.
Подошел ближе. Чушь!
Он слишком долго жил один.
* * *
Утро Мерриль начинала с поливки цветов. Потом обычно появлялся посланный Варриком слуга, приносивший с рынка свежие овощи и фрукты, и она принималась завтракать. Каждый раз она рассеянно думала, что должна отблагодарить своего преданного друга, заботившегося о ней все эти годы, и каждый раз забывала. Вот и сегодня она проснулась с мыслью, что вечером непременно навестит Варрика в «Висельнике», но мысль сразу же упорхнула, стоило Мерриль взяться за лейку.
Поливая розы на подоконнике, она вдруг услышала странный звук.
Оказалось, что это взъерошенная сизая голубка стучит клювом в окно. Мерриль гостеприимно распахнула резные створки, погладила бьющую крыльями птицу и осторожно сняла с лапы записку. Письмо было от Вильмы и Андерса.
— Как же ты нашла дорогу, моя хорошая, из самого Денерима? — спросила Мерриль, баюкая сизую голубку на ладони. — Долгий же путь пришлось тебе проделать...
«Мы с Андерсом собираемся злоупотреблять гостеприимством Его Величества еще месяц или полтора. — Небрежный почерк Хок торопливо вился по клочку бумаги. — Не думала, что будет так здорово вернуться в Ферелден! Никогда мне не забыть этот запах мокрой псины по весне... Надеюсь, вы без нас не скучаете и не дебоширите. Всем привет!»
Вместо подписи в правом нижнем углу красовались две пририсованные Андерсом смеющиеся рожицы.
Через открытое окно доносился скрип флюгера и негромкие, по-утреннему сонные перебранки торговцев. Потом в дверь постучали — резко, отрывисто, как никогда не стучат в эльфинаже. Мерриль встрепенулась, отпустила птицу. Юркнула в коридор — и лишь на мгновение, будто заколдованная, замерла перед Элувианом, пойманная в ловушку притягательной силой пустующей рамы. Зеркало снова, как тысячу раз до этого, ничего не отразило.
«Может, оно такое только тогда, когда я смотрю? — спросила Мерриль у самой себя, прикасаясь к дверной ручке. — Только бы узнать, какое оно на самом деле...»
Нет. Фенрис был прав. Скольких жертв стоила ее увлеченность зеркалом? Сколько еще людей — любимых и любящих — положит она на алтарь своей веры в старые сказки о возрождении эльфийского народа? Маретари мертва. Весь клан мертв. Неужели она не может хотя бы один раз в жизни отплатить добром за добро?
А если бы в той битве погибла Хок? А если — Варрик?
Мерриль потянула ручку, шагнула гостю навстречу, готовая принять корзинку от посыльного, — и нос к носу столкнулась с Фенрисом, стоявшим на крыльце. В другой комнате на подоконнике заворковала голубка.
— Я думал о нашем разговоре, — отрывисто сказал эльф, не утруждая себя приветствием. Соседи, перешептываясь, с подозрением косились на незнакомца, и Мерриль отступила назад, пропуская Фенриса в дом. — Ты была права. Я хочу видеть, как его голова катится по полу, и не могу больше отрицать это. Хватит. То, чем занимаетесь вы с Хок, — детские забавы по сравнению с тем, чему этот человек посвятил свою жизнь. Во всех ваших поступках меньше гнили, чем в одном его. Глядя на Хок, я не один год думал, что ее доброта — не более чем игра на публику, умелая, талантливая игра, но... — Он остановился, глотая воздух. — Не все вы одинаковы.
— Сегодня я получила от нее письмо. Очень милое. Она правда ужасно добрая, да?
— Добрее и достойнее большинства людей, которых мне доводилось встречать. Годами Хок собственным примером заставляла меня верить в то, что я считал невозможным. И поэтому я...
— Ты — что?
* * *
«...Поэтому я пришел просить твоей помощи».
Где-то совсем рядом капала вода. Он слышал мерные удары капель, разбивавшихся о каменные плиты. Вот уже долгое время они изнутри подтачивали смутные его сны — вернее, бесконечный лабиринт одного-единственного сна, где он бродил по саду своего детства с матерью и Вараньей. Невидимая тень скользила за ними следом, тая в ночном мраке, и шепот ее становился тем громче, чем глубже он увязал в сновидениях.
Кто-то звал его по имени.
«Фенрис».
Вынырнув из глубин сна, он понял, что снова ошибся. Рядом никого не было. Тишину нарушал лишь рваный пульс кровоточащего потолка — это капли воды одна за другой срывались в крохотную лужицу рядом с зарешеченным оконным проемом.
Влага просачивалась в щели, напаивая поросль медленно гниющего мха. Неверный ночной свет то мерк, то разгорался снова: ветер застилал тучами серебряный осколок луны, а потом снова гнал их прочь, к горизонту, — и луна, обнажаясь в черной, как смоль, высоте небес, на несколько мгновений серебрила сгустившиеся тени. Тогда он отчетливо видел грубую каменную кладку своей клетки и тяжелую дверь, за которой в молчании простиралась тюрьма. Если по ту сторону и несли вахту сторожа, ничто не выдавало их присутствия.
Ни звука.
Цепляясь за скользкий от крови пол, подтягиваясь на руках, он долго полз к противоположной стене, пока наконец не приник губами к воде, вязкой от грязи.
Дико хотелось пить.
Он перевернулся на спину и увидел, как ветер шевелит былинки влажной после дождя травы. Где-то пропела птица... Но, возможно, это было лишь частью очередного сна. Может, приснились ему и этот звук, и терпкий вкус воды — как снился зовущий по имени голос?
Какое-то время Фенрис снова не различал сны и явь. Иногда он даже не осознавал, что имя, которое шепчет неведомый призрак, принадлежит ему, а не кому-то другому. Порой внезапная догадка рубящим ударом рассекала разум — и тогда он ясно видел свой разговор с Мерриль, громкую, напоказ, ссору в «Висельнике», долгие блуждания по Вольной Марке, кровавую и безнадежную стычку с отрядом вооруженных наемников... Но потом боль опять тащила вниз, к беспамятству, к тишине.
Когда он проснулся, до рассвета было по-прежнему далеко, но чернота в оконном проеме поблекла и стала грязно-сизой.
Он вспомнил, теперь уже отчетливо, свою отчаянную схватку с прихвостнями Данариуса. Как и где это случилось? Кажется, он заступился за какую-то девчонку в эльфинаже, нарываясь на драку... Не в Киркволле. Далеко. Куда и зачем они ее волокли? Успела ли она убежать — или ей было суждено стать очередной куклой проклятого магистра?
Всё равно.
Фенрис с трудом разлепил запекшие губы. С каждым глотком воздуха нарастала боль, изнутри царапающая легкие. Кожу пекли широкие полосы ссадин, кипела кровь, и только на груди, у сердца, тлело что-то прохладное. Будто маленький осколок льда.
Фенрис протянул руку и сдернул с шеи серебряную цепочку. Это был не лед.
На цепочке висел фрагмент разбитого Элувиана.
«Разбей его». — Он вспомнил ласковое курлыканье сизой голубки в дальней комнате. Вспомнил свой голос. Ее голос. Скрип флюгера на крыше. — «И ты позволишь мне уничтожить твое драгоценное зеркало?» — «Мне самой никогда не хватит духу... Услуга за услугу. Разбей его. Тогда я помогу тебе убить Данариуса».
Когда он накрыл протянутую ладонь, забирая сочащийся влагой осколок, кровь Мерриль грязным пятном опечаталась на латной перчатке.
«Я найду тебя, где бы ты ни был».
Фенрис принял помощь без колебаний. У них было мало общего, но в одном Мерриль его понимала. Свое будущее оба они строили на руинах минувшего: он — пытаясь вернуть утраченную память, она — надеясь возродить могущество своего народа.
Он не мог больше ждать возвращения Хок, к тому же, и так достаточно ей обязанный, не желал делать Защитницу орудием своей мести. Та никогда не требовала у своих должников платы, но еще раз попросить у нее помощи для Фенриса значило навсегда привязать себя к Хок цепями гораздо прочнее дружбы — приковать бездумной собачьей верностью, святость которой он не посмел бы нарушить.
Тщетно цепляясь за эту мысль, Фенрис снова провалился в сон. Осколок выпал из его руки на скользкий от крови пол.
Ему снилось детство.
Отбившись от матери и сестры, он бродил по весеннему лесу. Черные стволы, сочащиеся смолой, уходили в небо. Среди поваленных сосен и охапок валежника, еще укрытых ноздреватым снегом, поднимались первоцветы.
Ступая по ковру прошлогодней хвои, он углублялся в чащу. Кроны всё плотнее смыкались над головой, солнце меркло, теряясь за развесистыми лапами елей, и в конце концов Лето понял, что заблудился. Он стоял в самом сердце леса совершенно один, не зная, как отыскать обратную дорогу. Кругом, вырастая из-под земли, туманно поблескивали оплетенные корнями деревьев продолговатые зеркала. В лесной чаще мелькали неясные тени, с каждой секундой подкрадываясь всё ближе.
Лето сел на прогалине и задрал голову вверх, чтобы не заплакать. Тени, приближаясь к нему, набухали черной гнилой плотью. Темнота сгущалась. Он уткнулся носом в колени, чтобы не видеть, как она растет и движется в глубине леса. Первая слезинка расчертила щеку.
Но потом вдруг теплый ветер коснулся его щеки, принося запах цветов и талого снега, и тогда меж деревьев он увидел серебряный проблеск.
Девушка, прекрасная, как весна, прозрачная, как льдинка, шла в зеленом сумраке лесной чащи, окутанная белой вуалью. Подснежники расцветали на прогалинах там, где касались их босые ступни. Не отражаясь в зеркалах, не оставляя следов на земле, она шла к Лето навстречу, и он, завороженный колыханьем шелковых одежд, подумал, что ему явилась сама Царица леса. Светлая жемчужина в омуте липкой грязи, одинокий цветок среди миллионов опавших листьев, она опустилась рядом с ним на колени и сказала, улыбаясь:
— Вот я и нашла тебя.
Лето почему-то стало страшно.
Нет, он испугался не Царицы леса. Лето не сомневался, что она не причинит ему зла. Он боялся горя, которое увидел на дне ее глаз. Его спасительница несла в сердце бесчисленное множество горьких воспоминаний, и Лето почувствовал: где-то среди них, надежно спрятанная, хранится и его собственная печаль. Его прошлое. Его горечь. Его память.
Царица леса наклонилась и, обнимая его за плечи, поцеловала в лоб. Белое кружево щекотало кожу. Складки лилейных одежд ниспадали до земли, устилая чернозем кипенно-снежными лепестками шелка.
— Не бойся, — произнесла она мягко. — Я пришла за тобой.
— Кто ты? — громко спросил он. — Как тебя зовут?
— Ты вспомнишь, — улыбнулась Царица леса.
— Как тебя зовут? — настойчиво повторил Лето. — Скажи мне!
От его крика зазвенели, осыпаясь осколками, зеркала. Тоскливо запахло плесенью и гнилью, чем-то прелым и горьким. Мрак подкрался ближе, оскалив жадную пасть, и в конце концов остались только они двое: Лето и Царица леса посреди непроглядной мглы. Она обняла его, прижала к себе, и тут...
Тут он вспомнил.
Ее звали Мерриль.
Фенриса снова разбудил голос, зовущий его по имени. Он почувствовал холодную руку на лбу. Горький вкус целебной настойки жег язык и глотку. Фенрис шевельнулся, приоткрыл глаза и понял, что лежит головой на чьих-то коленях, раздетый почти донага. Хрупкая фигура, дрожа от холода, склонилась к нему. Над ней лунным светом сочилось зарешеченное окно.
Значит, снова ночь.
— Мерриль, — тяжело сказал Фенрис, сглотнув.
— Наконец-то ты пришел в себя, — выдохнула она с облегчением. — Я боялась, что не смогу привести тебя в чувство... У тебя был жар. И несколько сломанных ребер. И еще...
— Сколько времени прошло? — резко спросил он, поднимаясь.
Разобранный доспех, который Мерриль сняла, пытаясь срастить ребра, валялся на полу. Рядом лежал двуручный меч.
— С тех пор, как тебя поймали, — я не знаю. Месяц с тех пор, как ты ушел. Знаешь, Хок вернулась... Она ужасно разозлилась, когда узнала.
— Что вы ей сказали?
— Что ты с нами повздорил, а потом исчез. Ушел. Она очень переживает... Но я никому не говорила правды. Даже Варрику.
— Спасибо, — коротко откликнулся Фенрис, облачаясь в доспех. Холодное прикосновение металла разъедало кожу ладоней. — Как ни удивительно, твой план сработал.
— Всё прошло именно так, как мы задумали. Когда кровь попала на осколок, я смогла отыскать тебя через Тень... Я видела твои сны, Фенрис. Удивительно светлые сны для человека, прошедшего через... — Мерриль замялась. — В них ты понемногу вспоминаешь свое прошлое, правда?
Правда. Теперь он отчетливо помнил, как потерялся в лесу, будучи пяти лет отроду. Его нашли потом охотники, загонявшие кабана, и отвели домой, зареванного, но сжимающего в руке помятый букет подснежников — для матери и сестры.
Другая сторона правды заключалась в том, что память стала возвращаться после неожиданного визита Мерриль.
Почти месяц Фенрис провел вдали от Киркволла, мечась из города в город в надежде наткнуться на слуг Данариуса. Не озлобленно, не с волчьей дикостью — он искал их со спокойным равнодушием человека, знающего, что пришла пора платить по счетам.
Прошлое возвращалось не так, как в первый раз, когда он увидел Варанью. Оно приближалось легкой поступью, медленно и осторожно, не причиняя боли, не раздирая настоящее в клочья. Часто воспоминания, искаженные миром Тени, прокрадывались в сны. Фенрис просыпался, глядел в дощатый потолок очередной таверны, как две капли воды похожий на потолок «Висельника», и понимал, что скучает.
По Хок. По Варрику. По Изабелле. По своему разваливающемуся дому.
Может быть, по зеленоглазой ведьме, провожавшей его в путь.
Шесть лет он был не одинок, но не осознавал этого.
— Идем, — отрывисто произнес он, примеряясь к тяжести меча. — Покончим с этим.
* * *
Мерриль нравились его сны. Она могла видеть их в бесчисленных осколках зеркала, рассыпанных по полу. Целый месяц она, не в силах сдержать любопытства, подглядывала за его сновидениями. По сути, ничего не изменилось: она всё так же не выходила из дома, всё так же посыльный от Варрика приносил свежие овощи с рынка... Днем Мерриль спала, надеясь, что дневной свет послужит защитой от кошмаров, а ночью ее снова ждали спокойные и ласковые сны, ей не принадлежавшие.
Андерс и Хок вернулись из Денерима, оба счастливые и посвежевшие. Но отсутствие Фенриса, кажется, опечалило их обоих: в «Висельнике» по вечерам стало гораздо тише, а перебранках за карточным столом поубавилось пыла. Семья, за шесть лет сложившаяся вокруг Вильмы, вдруг стала неполной.
Мерриль заходила в таверну всё реже.
Месяц спустя она, услышав тихий напев зеркала, шагнула через темный лес, заросший подснежниками, и оказалась в тюремной камере с зарешеченным окном. Фенрис без движения лежал у ее ног в луже собственной крови.
Она подняла с пола осколок Элувиана и бережно опустила в карман.
* * *
Используя магию крови, Мерриль заставила охранника отпереть дверь. Фенрис шагнул за порог, и тело, рассеченное мечом, рухнуло на пол. Мерриль шагнула следом, выглядывая из-за его спины. Потянуло сквозняком, и пламя заметалось над факелом, заставляя тени причудливо извиваться на стенах.
Они поднялись из тюрьмы на поверхность. Стояла ночь. Имение Данариуса смотрело во двор незрячими проемами окон.
Фенрис резко вскинул голову, глядя на небо.
— В такое время Данариус еще не спит, — бросил он отрывисто. — Зато спят большинство слуг... Удачный момент. Если мы доберемся до него, минуя охрану, — считай, нам повезло.
— Ты когда-нибудь задумывался о том, чем займешься по возвращении?
— Не болтай лишнего, — оборвал ее Фенрис: грубо, но без злости. — Если привлечем внимание стражи, нам не поздоровится. Послушай... — вдруг выдавил он, едва узнавая свой голос. — Ты не обязана идти. Твоя часть сделки выполнена. Возвращайся к Хок.
— Ты думаешь, что справишься один?
— С тебя довольно. Я должен закончить сам.
— Но я не знаю дороги. Я даже в Киркволле теряюсь до сих пор... А сейчас со мной нет веревки, чтобы отмечать путь.
— Я не могу позволить себе отвлекаться.
— Не отвлекайся. Я не прошу защищать меня — ничего такого. Просто позволь мне пойти с тобой. Хок бы ты позволил.
Да. Вся разница заключалась в том, что Хок он позволил бы сражаться с ним плечом к плечу, спина к спине, как равной — с равным. Мерриль он позволил добровольно пойти на заклание.
Она шла по огромному поместью, отделанному драгоценным мрамором, и думала, что на месте Данариуса не была бы столь беспечна. Во всем имении они не встретили ни души. Магистр не ожидал удара изнутри. Дом его молчал, скованный сном.
Фенрис шел по дому уверенно, ни секунды не сомневаясь, куда сворачивать. Но что-то в его походке, в настороженном повороте головы подсказало Мерриль: ее спутник обеспокоен куда сильнее, чем хочет показывать. «Сколько лет он провел здесь? — подумала она, оглядываясь по сторонам. — Годы... Годы рабства. Одиночества. Унижений. Да будь Данариус проклят. Ни одна цель такого не оправдывает».
А бросила бы она свои занятия запретной магией, если бы знала, что способна создать совершенное оружие? Не для себя, как Данариус, — во благо своего народа и клана. Стоило бы возрождение эльфов нескольких жертв? Десятков, даже сотен изувеченных жизней?
Имела ли она право считать себя лучше человека, которого собиралась убить?
«Не думай об этом, — сказала себе Мерриль. — Зеркало всё равно разрушено, ничего уже не вернуть».
Осколок оплавленным серебром горел у нее в кармане.
Фенрис вышиб дверь в лабораторию ударом ноги. Взвизгнули петли. Данариус поднял голову и резко, задыхаясь, втянул воздух. Наполненная мутной жидкостью колба выпала у него из рук. Послышался звон разбитого стекла.
Мерриль юркнула за порог. Крошечная молния заискрилась у нее в ладонях.
— Ты, — выдохнул Данариус. Потом, взяв себя в руки, едко добавил: — Да еще не один, я вижу. Удивительно, но закономерно. Всё прячешься за чужие спины, мой маленький волчонок... Я должен был предвидеть, что цепи не удержат тебя.
— Да, должен был, — процедил Фенрис. — Но это твоя последняя ошибка.
Данариус, продолжая ухмыляться, окружил себя прозрачной магической сферой. Потом схватился за нож, наклонился. Только тогда Мерриль заметила, что на низком столе перед ним лежит, мирно посапывая во сне, рыжеволосая девочка-эльфийка.
— Узнаешь? Ты вступился за нее — так мне сказали. Пытался защитить ребенка. Как вырос мой маленький Лето, подумал я! Но ты, как всегда, защищал лишь свою сломленную гордость.
Мерриль видела, как Фенрис сжал губы.
— Прежде, чем мы закончим... Мне все же хотелось бы знать. Как тебе удалось выбраться из камеры?
— Я пришла к нему! — отважно сказала Мерриль, вскинув голову. Фенрис ругнулся сквозь зубы. Она поняла, что не должна была отвечать, но не смогла остановиться и с вызовом добавила: — Шагнула через Тень с помощью осколка Элувиана.
— И после этого, волчонок, все еще будешь отрицать, что магия крови по-прежнему влечет тебя?
Прежде, чем Мерриль успела метнуть заклинание, Данариус резко всадил в девочку нож. Она выгнулась всем телом, так и не проснувшись, губы ее вздрогнули и застыли. Кровь, ручьями поднимаясь вверх по лезвию и рукоятке кинжала, обвила руки магистра, впитываясь в кожу.
Фенрис кинулся вперед.
Данариус был силен. Фенрису не удалось пробить хрустальную сферу, его окружавшую, и, вынужденный отбиваться от появляющихся из ниоткуда демонов, он заметался по комнате, вспарывая воздух мечом. Всё смешалось, и в хаосе бушующего огня Мерриль едва понимала, что происходит. Порой ей казалось, что перевес на их с Фенрисом стороне; порой она думала, что они вот-вот проиграют. Сколько это продолжалось, она не могла сказать, но ее магическая сила почти истощилась.
И тогда Мерриль совершила роковую ошибку.
Она опустила посох и провела рукой по острому наконечнику, вспарывая ладонь. Кровь обагрила лезвие и закапала на пол.
Кажется, Мерриль услышала смех. Или сдавленный кашель? Или это потрескивало пламя? Она не знала. Какая-то неведомая сила согнула ее пополам. Она рухнула на колени, сдавленная свинцовой тяжестью собственного тела. Ее кровь уже не подчинялась ей — она кипела внутри, порабощенная чужой волей, и Мерриль чувствовала, как раскаляются мышцы и кости.
Мерриль закричала. Фенрис инстинктивно обернулся к ней, и его страшно искаженное ненавистью лицо было последним, что она увидела до того, как агония тисками сжала ее разум.
* * *
— Что ты с ней сделал?!
Данариус, поигрывая окровавленным ножом, прошел мимо поднимающихся к потолку столбов пламени. Мебель вокруг него горела. Огонь разъедал одежду на теле рыжей эльфийки, лежащей на столе, и сливался с ее огненными волосами.
— О, это интересный вопрос.
Магистр повел рукой, и огонь угас, оставляя лишь следы копоти и лоскуты пепла. Фенрис замер, со всех сторон окруженный бесплотными тенями. Пожалуй, он еще мог бы... Если он не будет отвлекаться, если сосредоточится на одном лишь Данариусе...
Скорее всего, сегодня он умрет. Но не раньше, чем голова Данариуса полетит с плеч.
— Видишь ли, меня заинтересовали умения твой подружки Хок. Защитница Киркволла — маг крови! Какая ирония... Очень, очень сильна. Настолько, что почти смогла победить меня. Угроза всем и каждому, кто встанет на ее пути.
Фенрис стиснул рукоять меча.
— Столько страсти, столько ярости... Я потратил так много сил, чтобы найти способ обуздать их, что необходимость стала почти искусством. Эта чудесная девочка из эльфинажа, которую ты пытался защитить!.. Взгляни на нее. Эта кровь не так горяча, как кровь твоей новой хозяйки, нет. Но эльфиечка, как и многие до нее, сослужила мне хорошую службу. Знаешь, как просто подчинить кровь мага, льющуюся из раны, обратить ее против него самого?
Данариус снова махнул рукой, и тело Мерриль, пролетев через всю комнату, ударилось о стену, послушное его жесту. Магистр наклонился к ней, вспорол ножом зеленые одежды, обнажая прозрачную розовую кожу, и быстрым движением лезвия расчертил грудную клетку.
— Оставь ее. — Фенрис сглотнул комок в горле. — Оставь ее и сражайся, трус.
— О нет, не оставлю. Три месяца с последней нашей встречи я экспериментировал, искал способ, искал подходящий материал... Хок была бы хорошим материалом, несомненно. Я надеялся снова повстречать ее, признаюсь честно. Но и эта твоя эльфийка, пожалуй, не хуже. Представляешь, что будет, если ее кровь разбавить лириумом? Если ее тело украсят такие же клейма, как у тебя?
— Я не дам тебе этого сделать, — процедил Фенрис сквозь зубы. — Пускай ни один из нас не выйдет из этой комнаты — но ты этого не сделаешь, Данариус.
— Это попытка мести или жажда рыцарства? Одинаково нелепо и то, и другое. Ты мне больше не нужен. Иди, не ввязывайся в бессмысленную драку. Я отпускаю тебя, Фенрис. Эльфийка сполна заплатит все твои долги..
— С чего такая щедрость?
— С того, что милосерднее было бы убить тебя. Будучи свободным, ты страдаешь так, как никогда не страдал рабом. Память — я вижу это по твоим глазам — разъедает тебя изнутри... Рано или поздно останется лишь пустая оболочка. Хок не вытянет тебя из этой бездны — она стремительно падает в свою собственную.
— Я смогу жить дальше.
— Ну так попробуй. Иди. Живи.
Фенрис в последний раз посмотрел на Мерриль, опустил меч. Потом оглянулся на дверь. Он не хотел умирать. Он хотел вернуться домой и снова поболтать с Хок за бокалом вина. Перекинуться в карты с Изабеллой. Вдохнуть соленый воздух весны, подступающей к Киркволлу.
Никогда по собственной воле он не выбрал бы смерть. Он предпочел бы боль, рабство, предательство. Только бы жить.
А Мерриль, маг крови, мотылек, летящий на огонь, Царица леса, белый подснежник во мгле, — Мерриль не стоила его жертвы.
* * *
Уже после Фенрис понял, что Данариус всё это время боялся. Парализованный страхом, он еще до начала схватки слишком много молол языком вместо того, чтобы действовать. Бой и вовсе истощил его. Пока Фенрис разбирался с демонами, магия Мерриль незаметно вытягивала из магистра жизненную силу.
Он боялся своего раба.
Фенрис посмотрел на умиротворенное лицо Мерриль, светлое, как воск, с угасшим румянцем. На бледные ее губы и тонкую шею.
Интересно, подумал он, какие она видит сны?
Мерриль спала, укутанная теплым одеялом, в разукрашенной бархатом и парчой спальне Данариуса. Покойного магистра Тевинтерской империи.
Чего это ему стоило? Нескольких снесенных голов. Пары глубоких ран на теле. Распуганных слуг.
Не так уж много.
Мерриль спала, и веки ее подрагивали во сне.
* * *
— А я ведь всё слышала, — сказала Мерриль, почти полностью исчезая в платяном шкафу. — Как сквозь сон... или густой туман. Будто смотрела на вас из Тени. Смотрела и думала: я бы, наверное, не пережила того, что он хотел сделать со мной. Как ты справился с этим?
— Я не помнил другой жизни, — бросил он, глядя в окно на знакомый пейзаж. — Жил настоящим. Всегда имел еду и крышу над головой, всегда знал, что должен делать. Большинство счастливы тем, что имеют.
Они стояли в комнате для прислуги, где Мерриль пыталась отыскать подходящее платье на смену своей изрезанной одежде. «Главное — переложить осколок из кармана, — напомнила она себе, перебирая ворох пахнущего нафталином и крахмалом тряпья. — Иначе зеркало так и останется разбитым... теперь уже навсегда».
Она вытащила из шкафа несколько подходящих по размеру платьев и обернулась к Фенрису, приложив их к груди. Лен и хлопок разноцветными волнами струились с ее рук до самого пола.
— Ну что? Какое лучше?
Фенрис насмешливо фыркнул и передернул плечами. Понимая, до чего нелепо было надеяться на ответ, Мерриль, не позволив себе ни единого вздоха, снова принялась перебирать вещи в шкафу, затылком чувствуя свинцовую тяжесть взгляда.
Золотой солнечный луч, пробиваясь сквозь шторы, играл на разукрашенном ситце. За окном ворковали птицы. В Тевинтере наступало утро.
— Белое, — внезапно сказал Фенрис ей в спину. — Если тебе всё равно, пусть будет белое.
Мерриль улыбнулась, не оборачиваясь, и переложила осколок Элувиана в карман белого платья.