Видишь, как незаметно уходит время? Наша венозная кровь давно впиталась в прибрежный песок. И проросла бы виноградной лозой, обязательно проросла бы... Но здесь, в дюнах, на много миль вокруг нет ничего живого, кроме стремительных и крикливых чаек, кружащих над морем. Клинок моего меча изъеден ржавчиной и морской солью, рука моя уже не удержит холодный эфес: время легенд закончилось, и целая эпоха стала всего лишь вязью рун на заброшенном берегу. Через несколько часов будет рассвет, а с ним придет прилив — и с первой волной наше прошлое станет частью океана. Когда-нибудь и осень закончится, как закончилась она и год назад, и пять, и двадцать, и сто лет. Ты не помнишь, конечно, не знаешь, как это больно, как это было на самом деле — первый день тысячи лет одиночества. Кровь твоя, рябиновый сок, соль морская, горчит у меня на холодных губах, онемевших от боли и страха — перед тем, что же будет потом: а потом будет смерть ли, другая жизнь, или снова песчаные отмели, вереск и скалы... И в небе, высоком и сером, не принадлежащем ни этому миру, ни какому-нибудь другому, стороннему, так далеко от земли — раздается пронзительный чаячий крик.
Мы с тобой как перекати-поле. Сны, которые нам снятся здесь — не более, чем ложная память, обман, атавизм, остаточная тоска по несбывшемуся, по несуществующему, не имеющему права существовать; на самом деле нет ничего, кроме снега, накрывшего с головой город, с головой — тебя и меня; ничего, кроме долгой дороги домой и нескольких слов, оставшихся на песке. Впрочем, сказать «домой» будет не совсем правильно. По направлению к дому.
…и моя кровь, несладкая и темная, как чернила.