Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Осень/зима 2015.
Глинтвейн с фруктами и ягодами (клубника, яблоко, слива). Чили кон карне. Огненные. Вино — чтобы согревало грудь, чили — чтобы заставляло всплакнуть над тарелкой. На работе звуки в наушниках такие, будто не ахи-вздохи, а разудалое азиатское порно. Восемнадцать кг, некстати набранных на веселых таблетках (восемнадцать, сука! — но сброшено уже четыре). В честь этого овощи, овощи, овощи — и много брынзы, а на сладкое — только коты, наши шладкие, шладкие, шладкие, мурчащие звери… Много покупок, много подарков, полезных и не очень, целая тонна лаков для ногтей: энни, инглэнд, пикчер полиш. Хочется носить локоны и яркую красную помаду. Чонгарский — едва тронутый ржавчиной. Чонгарский — в снегу. Весь белый. Посыпьте меня нафталином, сложите в сундук и поставьте меня на чердак, пока не наступит весна, — мог написать Саша Черный. Но нет. Не надо в сундук. Хочу чувствовать шкурой каждый день, каждый час, каждую минуту, даже поездки в метро, даже дорогу до Крюково — стоя в набитой электричке.
Любимые смайлики в скайпе — солнышко и улитка. Вместо любимых мыслей — опилки в голове.
Во вторник родился мой двоюродный брат. Ему четыре дня.
Завтра придут друзья.
Суши, ужас Аркхема, Доктор Кто, всё такое.
Люблю.

@темы: жизнь как ситком

---

Сучьи турианцы нах (с)

А скажите, мои читатели-геймеры, каких крутых русских актрис и актеров озвучивания вы знаете? Какие персонажи в русских играх и локализациях (да и в фильмах тоже) по-настоящему хорошо звучат — может быть, даже лучше и интереснее, чем в оригинале? Если на минутку отвлечься от популярных в народе тезисов типа «оригинал всегда круче» и «в России не умеют озвучивать игры и кино, а все переводчики — сволочи, недоросли и неучи».

@темы: игры

---

Про кабачки

Как-то я сказала Dark Star:

— Смотри, наши коты носятся как кабанчики!

— Как кто?.. — растерянно переспросила Стар. — Кабачки?

Итак, вот уже два месяца мы живем с тремя кабачками разных калибров. Характеры у них тоже разные. У Северуса — гордый, нордический; он интроверт и не знает слов любви: ни человечьих, ни кошачьих. Молли — барышня нежная, застенчивая, деликатная, хотя не чужда веселью и проказам. У Джо шильце в жо: она еще котенок и носится повсюду, как ракета, вовлекая свою старшую подругу в беготню с прыжками через препятствия.

Вопреки нашим желаниям, Джо больше прикипела ко мне, а Молли — к Стар.

Вообще в первые месяцы Молли была робка, не давала брать себя на руки — вырывалась с визгом — и не позволяла гладить пузо. Мы уж думали, что она кошкофил и хьюманофоб: настолько моя питомица любила общество сородичей и настолько равнодушна была к людям. Но в последнее время Молли неожиданно размякла: стала сама просить ласки, счастливо жмуриться и подставлять живот в ожидании поглаживаний, мол, чешите меня всю, my body is ready! Так я взяла из приюта худую застенчивую кошку, а получила упитанную ласковую красавицу. Только вот любит она, к сожалению, не меня!

Джо также известна под прозвищами «мелочь», «котичка», Жонни (так босс с французским акцентом в SR4 называет Джонни Гэта) и «помоечная принцесса». Она эталон дворовой кошки классического шпротного окраса, при этом милая на диво. У нее разноцветные усы, розово-черные подушечки лап и глаза бездонные, как уличные помойки поутру. Ворует человеческую еду. Любит гречку. С диким животным рычанием бросается на курицу, скалясь на Севу: мое, мое, не дам! (Только Молли — рыбная душа, ей бы креветочку пожевать или цветок домашний, к мясу безразлична.) Частенько Джо лежит у меня на коленях и обязательно приходит в кровать перед сном, в ту самую минуту, когда я ложусь.

Они с Молли лучшие подружки, водой не разольешь. Они или спят вместе, или играют, или сплетаются в так называемый «клубочек любви», с нежностью вылизывая друг друга, как мама и дочка, хотя разница в возрасте у них не больше полугода… Бедняга Северус иногда тоже пытается стать частью клубочка, но он умеет только покусывать, а эти прекрасные леди к такому обращению не привыкли.

Дом — полная чаша, короче. Полная чаша кабачков.

(К вопросу о чашах: Молли больше не влезает в свою лежальную вазу и очень этим недовольна. Это, знаете, как джинсы, которые стали малы, потому что кто-то очень много ест!)

Ну и конечно, какой пост про котов без фотографий?

>> больше котов!

Вероника с Жонни:

@темы: Молли Клок

---

Про день рождения

День рождения начался с поздравлений, но самым ярким событием субботнего утра стал для меня визит Бабки.

Бабка изо всех сил, с невиданной для старушки мощью, колотила в дверь клюкой. Когда я вышла, она ехидно осведомилась: «Ну что, нравится вам, когда стучат?» — и добавила гневно: «Затеяли тут строительство, ишь! В суд подам!»

Собственно, это та самая соседка снизу, которая однажды нажаловалась на нас участковому: мол, мы ночью… ходим на каблуках! Да так громко, что дети спать не могут. Судя по короткой беседе, связь с объективной реальностью у бабулечки прервалась давно, ибо она была уверена, что уже один раз вела с нами подобный разговор в два часа ночи, только мы сказали, что мы — не мы, а соседи с пятого этажа.

Когда Катя посчитала беседу, безупречно вежливую с нашей стороны, завершенной и попыталась закрыть дверь, старушка вцепилась ей в руку кощеевой хваткой. Насилу мы все же заперлись и продолжили готовиться к празднику.

Катя, Антон и Вероника устроили мне замечательный живой квест в жанре научной фантастики и магического реализма; Антон по такому случаю даже приоделся в стартрековскую форму и изображал Дейту. Наградами за прохождение квеста стали Fallout 4 в Стиме и новая гарнитура (Kingston HyperX Cloud — отличная, кстати, штука!). Ну а потом полились рекой коктейли (на исходе двадцать шестого года впервые в жизни купить водку: check!) и старые добрые песни… Надо сказать, именно в этот день рождения я была кристально, по-детски счастлива и беспечна, чего со мной давно не случалось, ибо беспечность вообще редко случается с нами, членами клубами анонимных невротиков.

Хотя в установленное законом время мы закончили, как хорошие девочки и мальчики, после полуночи заявились злые как черти родственники этой старушки, утверждавшие, что по ночам мы будто бы катаем по кухне шары для боулинга (!). Я вроде бы умею разговаривать с хамами вежливо, но твердо (хочешь не хочешь — а научишься, когда регулярно общаешься с бесом_проблемным), однако при этом всякий раз неприкрытое хамство рушит мой маленький уютный мирок, состоящий сплошь из милых и добрых людей.

К счастью, в суд пока никто не подал. Живем.

Потом еще было празднование на работе, через день — небольшой, но интересный корпоратив, на следующий день после корпоратива — посиделки с родственниками, а еще через три дня — с прекрасной половиной нашего рабочего коллектива в моем любимом баре «Дядя Сэм», где почему-то уютно как нигде. В качестве подарков мне достались аж двенадцать лаков для ногтей, прекрасных как рассвет и совершенно разных.

Сам отпуск получился рваный, сонный и пьяный; я поняла, что хочу съездить куда-нибудь в далекие и теплые края, но — в перспективе, не сейчас; сейчас я лениво играю в Фоллаут, тискаю котов, экспериментирую с приготовлением чили кон карне на дому, немного занимаюсь спортом, смотрю отличный сериал How to get away with murder — в общем, бездельничаю бессмысленно и сладко.

Спасибо всем за поздравления! Я чудовищный слоупок и в отпуске растеклась в медузку, не могу толком ответить на письма, но — огромное спасибо!

Dark Star, Cartagia и Вероника (которой нет на дайри)

@темы: жизнь как ситком

---

Три бутылки бурбона, бармен Чарли, прекрасная Магнолия на сцене, джаз, липкая от колы стойка — и целый дивный новый мир по ту сторону двери «Третьего рельса».

---

Sole Survivor

Fallout вышел.

Meet Olivia.

(У нее было бы более жесткое лицо — стервознее, что ли! — но редактор так и норовит сделать вместо дамы с норовом классическую мать семейства из американской мечты.)

@темы: Fallout

---

Когда мне было 19 и я училась на первом курсе, на семинаре по зарубежной литературе — во время обсуждения «Красного и черного» — я случайно включила с карманного компьютера «Историю монаха Теодоруса». Сейчас после двух «белых русских» мне эту песню под гитару поют друзья. Ах, как хотелось бы с той же легкостью посылать на хуй все плохое!..

Теперь мне 27. Почти научилась, кажется!

>> История монаха Теодоруса из Гаммельна

Послушайте, братья и сестры, историю древних времен
Ее сочинитель бесхитростен и грамоте не умудрен,

Внемлите правдивой песне. Начну я без лишних слов:
влюбился в дельфийскую пифию гаммельнский богослов

Был он почтенным мужем, прозванием Теодор.
Порастерял он в скрипториях юношеский задор.

Думал, что в сети дьявола не попадет никогда,
И тут на него негаданно свалилась такая беда.

Не помогают исповедь, молитвы и строгий пост.
Повсюду ему мерещатся копыта, рога и хвост.

Чует бесовское что-то, не в силах обосновать,
И пишет римскому папе: «гибну, пора спасать!»

Из Фландрии, из Гишпании, из всех христианских стран
В Гаммельн прислал визитаторов встревоженный Ватикан

Седые мужи ученые явились, презрев лета,
И с ними – послушник Хорхе, маленький сирота.

В большой монастырской трапезной объявлен был общий сбор,
И вот что сказал визитаторам измученный Теодор:

«В одном гримуаре старинном нашел я, братья, рассказ,
И как я его увидел, мой разум смутился тотчас.

Рассказ об эллинской деве, что пифией наречена.
Сидеть нагишом на треножнике бедняжка обречена.

И я понимаю, представив прелести девы той,
Что чувствовал прародитель пред Евиной наготой.

Пальцы сбиваются с четок, не варит совсем голова!»
Хмуро слушали братья такие его слова.

И строгий монах Савелий на дверь ему указал:
«Шел бы ты на хуй, братец, как Петр Иуде сказал!»

И старый добрый Кондратий такие сказал слова:
«Иди-ка ты на хуй, брате, но помолись сперва ».


А мудрый монах Иоганнес сердито захлопнул псалтырь
«В общем, иди-ка ты на хуй!» — хором решил монастырь.

А юный послушник Хорхе старцев ученых прервал.
«Слышу шум на дороге, — мальчик убогий сказал.--

Это, наверное, нунций папскую буллу везет!»
На хуй послали нунция от городских ворот.

Папа стерпел обиду, как истый служитель Христа,
Но отлучил весь Гамельн примерно в те же места.

О, христианская школа, суровейшая из школ!
Послали монаха на хуй, собрался он – и пошел.

На хуй дорога долгая. Идет он уже давно
И ест из любимой миски гречневое зерно.

Стоптал по дороге к Греции четырнадцать пар сапог,
Пришел он к желанной цели – и ничего не смог.

И в Дельфах, на каменных плитах, где древле треножник стоял,
«Иди-ка ты, пифия, на хуй!» — в отчаяньи он написал.

А все население Гамельна третии сутки ржет,
Веселыми криками «на хуй!» встречает монахов народ.

Брачующихся венчая и малых крестя ребят,
«На хуй, воистину, на хуй!» — монахи теперь говорят.

Пейзанин сказал пейзанке: «Родная, будет война!
Монахи совсем рехнулись. Свирепствует сатана!

От города отвернулись святые на небесах.
Крики «пошел ты на хуй» навязли у них в ушах».

Vita, известно, brevis – проходит за годом год.
Преставились те монахи, столпились у райских ворот.

И Петр, суровый привратник, дверь закрыл и сказал:
«Идите на хуй, ребята, никто вас сюда не звал».

Юный послушник Хорхе давно уже не юнец,
Он заведует библиотекой, вот какой молодец.

Теперь он почтенный и дряхлый седовласый старик,
Книги весьма уважает, он их беречь привык.

Но чтобы не повторился богопротивный кошмар,
Хорхе измазал в кураре мерзостный гримуар.

Изредка горькая память овладевает им,
И тогда он, тревогой и тайной тоской томим,

Бродит по пыльным залам, плачет о горькой судьбе.
«На хуй такие книжки!» — бормочет под нос себе.

Стас Валишин, Тикки Шельен

@темы: жизнь как ситком

---

свитор и кофе

В эту чертовски сложную осень — третью подряд — две вещи поддерживают меня на плаву.

Кофе и котфе.

KotFE то есть.


UPD. Я совсем расклеилась и рассопливилась, да и за компьютером сидеть мне довольно сложно, но KotFE — о, KotFE хорош. Все уже, наверное, в курсе, что у нас с Биоваром напряженные отношения, моя любовь к студии — это страстное объедание одного и того же кактуса. DA2 мне не понравилась. Потом вышла ME3 и не понравилась еще больше. Закончилось всё DAI, и на ее фоне предыдущие неудачные игры показались очень даже ничего. Ну вот такая я зануда, что есть, то есть…
А к «Рыцарям падшей империи» пока не придраться. Катсцены хороши — на голову выше тех, что можно увидеть в классическом SWTOR’е. Анимация круче прежней в разы. Сюжет, моральные выборы, неплохие диалоги, возможности отыгрыша — все мои любимые ингредиенты на месте, да еще в нужной пропорции. Вообще не вижу минусов за исключением парочки багов и того, что лекку Янники порой изгибаются под причудливыми углами. Давно игра не доставляла мне такого чистого, незамутненного удовольствия.

запись создана: 15.10.2015 в 14:42

@темы: SW:TOR

---

Маргарита

Историй о том, как божества влюбляются в смертных, великое множество. Зевс принимает облик Артемиды, чтобы возлечь с Каллисто, да и к Ганимеду он был — известное дело — неравнодушен; Морриган предлагает себя Кухулину; и даже суровый ацтекский бог Ээкатль, говорят, полюбил простую женщину Майяуэль… Вишенка на торте — та интерпретация «Фауста», где к Маргарите неровно дышит не только Фауст, но и Мефистофель. Сама я сильней всего люблю легенды о кицунэ и кумихо — ёкаях, лисах-оборотнях, которые очаровывают ни о чем не подозревающих мужчин и становятся их женами (а чтобы навсегда превратиться в человека и остаться с возлюбленным, кумихо надо тысячу дней не есть человеческое мясо: не каждый сможет!).

Для меня главное очарование подобных историй — в том, что Мефистофель никогда не поймет Маргариту. Она чуждое существо, прекрасное своей инаковостью. Между ними гигантская пропасть; они будто говорят на разных языках. При этом ему тысячи лет — уж, казалось бы, давно он мог встретить другую не менее прекрасную деву, и не одну! Однако нет:

Валентин говорит о сестре в кабаке,
Выхваляет ее ум и лицо,
А у Маргариты на левой руке
Появилось дорогое кольцо.

А у Маргариты спрятан ларец
Под окном в золотом плюще.
Ей приносит так много серег и колец
Злой насмешник в красном плаще.

При этом роман с Соласом оставил меня довольно равнодушной (хотя тут, наверное, в первую очередь виноваты наши с DAI прохладные отношения: жевание кактуса на протяжении пятидесяти часов даром не проходит). Я старалась выписать их с Филлис любовную связь, но не вышло — получились странные, неромантические и платонические отношения с инцестуальной подоплекой. Филлис раздражает его, как непослушная и невоспитанная дочь — строгого отца, волей-неволей ожидавшего слишком многого и судящего слишком строго. Всем своим видом она говорит: люблю, когда благоговеют. Наденьте на меня корону, облачите меня в шелка, падите передо мной ниц. Ночью она с интересом слушает в Тени его рассказы о Тени; утром прихорашивается перед зеркалом, щиплет для румянца щеки, подкрашивает губы и надевает дорогой наряд только ради того, чтобы сесть на слишком большой для нее драконий трон и приговорить Алексиуса к усмирению, а польстившегося на инквизиторские сокровища вора — к отсечению руки (возможно, обеих). Сложно сказать, когда Филлис действительно добра, а когда лишь ищет выгоды для себя. Эльфийка, ты должна быть не такой, мысленно говорит Солас ей. Он ее почти ненавидит. Но в Зимний дворец она входит как королева — этого у Лавеллан не отнять, — и он всё больше укрепляется в своем опасном желании.

В свторе тоже есть похожая (во всяком случае, для меня они похожи) история: про Императора и его Гнев. Конечно, Вишиэйту далеко до бога, и речь ни в коем случае не о любви или страсти, но он очень трогательно — почти сентиментально — обещает убить своего палача последней: не бойся, мой милый Гнев, я тебя не трону. Может быть, вообще оставлю тебя в живых: будешь свидетельницей моего триумфа. Смотри вот, как гибнет Зиост. Всё это представление — для тебя. При этом Янника по сравнению с ним ребенок. Ему несколько сотен лет — ей недавно исполнилось двадцать пять. Вишиэйт признал ее Гневом, думаю, шутки ради. Твилека, девчонка, дерзкая, слишком добрая для ситха — почему нет? разве это не забавно, разве не очаровательна она в своей наивной, пышущей жаром юности?

Хоть высоко окно в Маргаритин приют,
У насмешника лестница есть.
Пусть звонко на улицах студенты поют,
Прославляя Маргаритину честь,

Слишком ярки рубины и томен апрель,
Чтоб забыть обо всем, не знать ничего...
Марта гладит любовно полный кошель,
Только... серой несет от него.

Янника Императором очарована, но по-другому. До последнего она надеется, что он не сходит с ума, а претворяет в жизнь некий хитроумный план. И выходит сражаться с ним, своим мастером, один на один, размахивая подаренным им же мечом.

You discern a fraction of reality. Beyond these stars exist other galaxies, other worlds, other beings. I will experience or ignore them as I wish. I will spend eternity becoming everything: a farmer, an artist, a simple man. When the last living thing in the universe finally dies, I will enjoy peace and wait for the cycle to begin again.

Очень жду KotFE, чтобы посмотреть наконец, как она опустится перед Валкорианом на колени.

@темы: SW:TOR, игры, Dragon Age

---

Джа&Джа

Shep. всегда рисует нам офигенные коммишены. На этот раз — «Голод», которому мы сообща дали название в честь фика. Итак, Янника и Джаррен (ситх-воин/ситх-инквизитор), на которых я уже много дней не могу налюбоваться:

Tumblr | Deviantart

Еще раз спасибо Крис за невероятное количество радости!

Рисунок даже вдохновил меня на пост о том, какими подробностями богата мелодраматическая история этой парочки после событий «Голода». Осторожно, спойлеры по сюжетным линиям форс-юзеров Темной стороны и много букав.

>> Читать дальше

К рубежу своей первой серьезной влюбленности Янника подошла довольно неискушенной. Мир всегда вращался вокруг нее, как планеты — вокруг звезды; сама же она редко испытывала к людям сильные чувства. Молодой красивый раб Джаррен был ей интересен, потому что не походил на других, но все же он оставался рабом, а Ветт — рабыней. Яннику тянуло к другим величинам — равным ей или ее превосходящим. Она начала заглядываться на Джаррена, когда увидела его со световым мечом (пылающим красным). Влюбляться — когда узнала, что он не безродный забрак из маленького мира на окраине, а последний потомок лорда Каллига. Джаррен быстро сбросил старую кожу. Из раба, пусть и дерзкого, стал лордом ситхов: в меру жестоким и в меру милосердным. Им часто доводилось путешествовать вместе. На Балморре Джаррен стал насмешливо называть свою бывшую госпожу «миледи». К Хоту это настолько надоело Яннике, что она коротко поцеловала его — лишь бы замолчал — и спросила: что еще нужно, чтобы ты меня наконец простил?

Тем же вечером она пришла к Джаррену в палатку и, когда Талос Дреллик деликатно удалился смотреть на звезды и гладить теплый бок банты Мокрицы, выдала неловко: мол, Брунмарк говорит, что его соплеменники, талзы, в знак извинения трутся хоботками…

— И что, ты хоботками пришла потереться? — буркнул ситх в ответ.

Впрочем, его «хоботок» не возражал против такого исхода. Это и понятно. Как говорит мой тогрута Лилу (эксперт в любовных делах и знаменитый ловелас), Хот — весьма романтичная планета. Холодные ночи, расстеленные на снегу шкуры, пылающие костры… Остальное можете додумать сами. Как бы то ни было, после возвращения на корабль Джаррен уже решительно целовал Янникины синие пяточки, позволял ей разминать свои затекшие мышцы и любовался ее лекку, лежащими на соседней подушке. В своих мечтах они спали друг с другом так давно, что наяву перешли к отношениям без малейшего усердия, без всевозможных притирок: как соединяются клинок и идеально подходящая рукоять.

Скоро Янника сталкивается с предательством и становится Гневом Императора. Джаррен едва не сходит с ума от голосов, звучащих в голове, к тому же собственная сила постепенно съедает его изнутри. Кхем Вал, делящий тело с Заш, бывшей любовницей «маленького ситха», плотоядно поглядывает на обоих. Тем не менее, Янника и Джаррен проходят этот путь в нежности и страсти, чудом сохраняя последние крохи юношеской беспечности и предаваясь самым разным плотским утехам, список которых я ради поэтичности текста опущу.

Peace is a lie, there is only passion.
Through passion, I gain strength.

Что ж, кодексу это не противоречило — однако у ситхов хватает других преград.

Какое-то время спустя Джаррен вошел в Темный совет. Ему пришлось с напускным равнодушием смотреть, как Янника сражается с Барасом и почти проигрывает схватку. И хотя перевес в конце концов оказался на ее стороне, Гнев Императора заплатила за победу высокую цену. Бывший учитель искалечил ее, оставив на шее незаживающую, пульсирующую темной энергией рану. Она долго носит защитную маску, похожую на собачий намордник, и из-за повреждений глотки даже не ест: только делает питательные инъекции.

Имперская медицина оказалась бессильна излечить тело. А что касается души… Эта рана символизирует — да простите мне некоторую звездновойновскую банальность — внутренний раскол Янники, которым сопровождается ее взросление, превращение из девушки в молодую женщину. Поэтому на душе у нее скверно. Почти сразу она порывает с Джарреном, оставляя того в недоумении. Для Янники все прозрачно: зачем члену Темного совета любовница, если это опасно, и тем более — если ее губы больше нельзя целовать?

Дарт Малгус на исходе первой бутылки признается Джаррену, что у него тоже была возлюбленная-твилека, Элина Дару. Он убил ее, чтобы собственноручно искоренить свою самую главную слабость.

После этого Джаррену все чаще кажется, что ситхи — сумасшедшие.

Он меняет мнение, впрочем, когда встречает лорда Ситарата. О, лорд Ситарат — звезда очей моих, объект жарких хедканонов! Бывший последователь Малгуса, он искупает на Макебе свои — и своего мастера — прегрешения. В моем представлении он решителен, хорошо воспитан и интеллигентен до мозга костей: и мудрец, и воин. Джаррен берет Ситарата в ученики, а скоро — и в постель. Отношения между ними строятся в первую очередь на уважении. Ситарат не скрывает, что предпочитает мужчин. Он заваривает учителю чай и читает ему в постели сочинения ситских философов. К тому же искусен он не только в заваривании чая… Такой тихой гавани после романа с Янникой, неизменно яркой и властной, Джаррену как раз не хватало. (И только иногда ему хочется снова пить с Малгусом стопку за стопкой и обсуждать, как преступно хороши синекожие твилеки.)

Судьба сводит Яннику с Ситаратом, когда ситхи отвоевывают академию на Коррибане в «Тени Ревана». Им приходится работать сообща, а на прощание, перед уходом, она спрашивает: а знаешь ли ты, кто я такая?

«Ты Гнев Императора… и госпожа моего господина».
«Верно, — отвечает Гнев, сжав Силой горло Ситарата. — Поэтому позаботься о нем. Позаботься о нем как следует».

Вечером Джаррен спросит, откуда у любовника на шее синяки: ведь он старается не оставлять засосов. Ситарат врать не станет.

Эти слова Янники — своего рода индульгенция, отпущение грехов. Хочешь делить постель с другими — дели, покуда они заботятся о тебе. Гнев — палач Императора: ее чаще всего нет рядом, и она не может подставить плечо в трудную минуту. Меч ее служит в первую очередь Империи. Поэтому Янника, душа Ситарата, душит и свою ревность. А Джаррен наконец чувствует себя свободным, и в конце концов даже женится — на соотечественнице-забрачке, боевой подруге, полководце в отставке.

Думаю, дочку они назвали Гвина, а сына — Алоизий, в честь давно усопшего лорда Каллига.

И все же Джаррен вздрагивает каждый раз, когда в зале Совета слышит за спиной тяжелую поступь и низкий, чуть хриплый из-за маски голос. Ему уже не раз доводилось снимать эту маску ради поцелуев. Ничего ужасающего под ней нет: просто рана затягивается пугающе медленно.

После пяти лет в карбоните затянется совсем.

@темы: SW:TOR

---

Кошка, которая

Мои котики собирают гораздо больше лайков, чем мои фички. Поэтому здесь будет много котиков (и поэтому, возможно, я вскоре уйду в долгосрочный запой, но сейчас речь не о том).

Молли и ее новая лучшая подружка Джо.

30.08.15

27.08.15

28.09.15

запись создана: 27.08.2015 в 22:47

@темы: Молли Клок

---

Рыбья кость

Кажется, я впервые выкладываю фик не тогда, когда он закончен и вылизан до последней запятой, а по мере написания.

Это приквел к событиям DAI. Филлис — мой персонаж, Фаора принадлежит перу Dark Star.
Начинала я еще в марте... Уф! Кончается сентябрь.
Больше фемслэша богу фемслэша.
Сказала бы еще что-нибудь, но очень устала и сейчас усну.

Название: Рыбья кость
Фандом: Dragon Age: Inquisition
Рейтинг: R
Персонажи и пейринги: фем!Тревельян/фем!Лавеллан
Жанр: бытописание, романтика, драма
Аннотация: В Круге магов славного города Оствика встречаются волшебница-долийка Филлис Лавеллан и храмовница Фаора Тревельян. Одна из них в будущем возглавит Инквизицию.

>> Читать дальше

I

Оствик, что в Вольной Марке, слыл городом самым обыкновенным. Он не мог похвастаться ничем, кроме разве что первой высадки кунари, два века тому назад бросивших якорь в заливе неподалеку. Путешественники рассказывали, что крепостные сооружения Оствика белее, чем в Тантервале, и выше, чем в Киркволле, вино чуть слаще, а улицы — теснее, ибо он растет внутри собственных стен: не вширь, а ввысь, как тесто в кадушке. Дома в нем возвышаются над площадями и скверами, где прогуливаются знатные господа, и почти соприкасаются крышами над прожилками каналов, где эльфийки стирают белье. Вода не отличается синевой, мозаики — изысканностью, и в своем рассказе об этом городишке даже самый красноречивый поэт скоро был бы вынужден поставить точку. Ни бедность, ни чума, ни Мор не тянули к Оствику руки; не становились добычей демонов местные маги; не славились доблестью тейрны, да и ум их не стал предметом легенд. Ни один не мог назваться, к счастью, тираном — и ни один, увы, мудрецом. Если уж о ком и ходила молва, так это о мастерах, владеющих тайной самого дивного на свете сидра, и умельцах, ловко обращающихся с ткацким станком. Поговаривали еще, будто библиотека здешнего Круга — настоящая сокровищница для искателей знаний, но такие сокровища интересовали приезжих, будем честны, куда реже, чем пьяный сидр, и мало кто припадал к источнику мудрости, если мог припасть к бочке столь славного напитка.

Сидр лился рекой. Дни медленно текли друг за другом.

Оствику еще предстояло оставить след на страницах истории, но десятью годами ранее никто и представить не мог обстоятельства, при которых это случится. Люди, создания не слишком дальновидные, вообще редко могут предсказать события грядущих дней. Благоденствие им кажется вечным, ненастье — нескончаемым. Семейство Тревельянов служило тому примером. Когда появилась на свет Фаора, первая дочь после четырех сыновей, ее мать носила только бархат и парчу. Украшения она покупала такие, что их сияние любого трезвомыслящего превращало в слепца. В слепоте своей не замечая грядущего разорения, родители Фаоры жили на широкую ногу, свято уверенные, что рука дающего не оскудеет, а запасы в кладовых не иссякнут. В детстве и отрочестве Фаора играла на мандолине, как полагалось всякой юной деве, училась прямо держать спину и расточала любезности в беседах со столь же медоточивыми дамами и господами. Но в один день не стало слуг, умеющих шнуровать пышные платья. В другой обнаружилось, что моль усеяла прорехами юбки и камзолы. В конце концов приглашения на балы и светские ужины, где можно было блеснуть хорошими манерами и жемчугами, перестали приходить в дом Тревельянов, а от сыра в погребах остались лишь дыры. Так незаметно появилась на пороге самая нежданная из гостий — бедность.

Отец, когда-то воевавший, взял себя в руки. Он научил семнадцатилетнюю Фаору единственному танцу, который знал: с мечом. В двадцать пять она, чтобы прокормить семью, стала храмовницей.

***

В первый день в Круге ее разбудили голоса, доносящиеся из коридора. Нежиться в постели она не любила: сразу ступила бесстрашно на холодный каменный пол, шагнула к окну, распахнула скрипучие створки. Поздний утренний свет разливался по небу, как пролитое из крынки молоко. Косматые тучи, за ночь растрепанные ветром, лежали на крышах сторожевых башен. Фаора зачерпнула студеной воды из кадушки, смыла с лица остатки ласковой дремы — ночью на чужой, плоской как блин подушке ей снился дом — и прислушалась. За дверью гудел, тембром напоминая трубу в руках неумелого музыканта, первый чародей Морис.

— Вы жестокая женщина, Нима! Признайтесь уже, что не хотите давать мне ключ от кладовой исключительно из вредности. Вам нравится воображать себя царицей пирогов и мешков с редькой.

— Да я боюсь, добрый господин, что в один прекрасный день кладовая настолько опустеет, что даже мышам нечем будет полакомиться. Если бы вы иногда поднимали глаза от ученых книг да опускали их на собственное пузо…

Первый чародей Морис был старинным другом Фаориного деда. Оба — она хорошо это запомнила — любили обсудить за плотным обедом какой-нибудь философский трактат, да иногда так углублялись в разговоры о тонких материях, что обед плавно переходил в ужин. Мать бранилась и предрекала обоим смерть если не от обжорства, то от пьянства. Вопреки ее пророчествам дед, худой как щепка, восемь лет назад совершенно трезвым свернул шею на охоте, слишком споро припустив за гигантской наголопой прямо в чащу. Господин Морис же здравствовал до сих пор: огромный и величавый, словно кит, он каждое утро плыл от спальни к столовой, а от столовой — к своему кабинету, где вершились все мало-мальски важные дела магического сообщества Оствика. Именно благодаря его попечительству Фаору в обход многочисленных формальностей приняли в орден — сперва ученицей, а затем полноправной храмовницей, которой заранее было уготовано место в одной из опочивален башни. Может, место это было не слишком теплое и хлебное, и уж наверняка солдатская койка уступала в мягкости нежнейшим перинам в фамильном имении Тревельянов, но Фаора за годы, прожитые в бедности, подрастеряла благородные манеры и больше не относилась к барышням, способным почувствовать горошину под матрацем. Она не скучала по жизни, оставленной позади. Та всегда жала, как сшитый не по мерке корсет.

Жизнь храмовничья оказалась похожа на разношенный старый башмак: впору.

— Вижу, мы разбудили своей болтовней нашу гостью! — приосанился первый чародей, заметив Фаору в дверях. — Вернее, не гостью, нижайше прошу прощения… Теперь я должен обращаться к вам «сер Тревельян», моя милая, так ведь? Должен, но не буду. Позвольте представить вам, Фаора, нашу достопочтенную повариху — Ниму. Упаси вас Создатель попасть к ней в немилость.

И хотя лицо Мориса при этих словах приняло весьма скорбное выражение, в дебрях черной вьющейся бороды пряталась улыбка.

— Вам бы все шутки шутить, — недовольно пробурчала Нима. Потом подняла глаза и цепким взглядом оценила Фаору с ног до головы: от ботинок до вихрастой после сна макушки.

Как вскоре нашептали Фаоре товарищи-храмовники, Нима заведовала кухней в орзаммарском дворце и стряпала для гномьего короля, пока тот не подавился на пиру острой как нож костью, оказавшейся в его любимом кушанье, и не изгнал своих поваров да поварих на поверхность из страха, что их подкупили заговорщики в надежде избавиться от законного правителя. Однако никто не мог назвать ни имени этого короля, ни годов его правления, а живший в Оствике гном-кузнец и вовсе утверждал, что тех заговорщиков казнили без суда и следствия вместе со всеми мастерами котелка и половника. Но поскольку иных развлечений в Круге было не сыскать, такие легенды придумывались лихо, и даже первый чародей делал вид, что верит в них всецело. Во всяком случае, Нимины запасы оставались неприкосновенными. По слухам, без дозволения к ним боялись подступаться даже мыши.

— Добро пожаловать, барышня. Приятно видеть тут новое лицо. Чувствуй себя как дома. Если не будешь требовать золотых тарелочек и к обеду опаздывать не станешь же — мы поладим. Не станешь же, а?

— Ни в коем случае, госпожа Нима.

— Какая я тебе госпожа…

— Так и я не барышня.

Нима коротко улыбнулась Фаоре, а на Мориса посмотрела так сурово, что он шутливо развел руками и понурил голову, как нерадивый ученик. Затем, тряхнув длинной золотой косой, кухарка развернулась и быстро зашагала по коридору, оставляя за собой облако муки, насквозь просвеченное неяркими солнечными лучами. Проникая свозь полукруглые витражи над потолком, они ложились на белый мрамор холодной неподвижной радугой — только видно было по рисунку теней, как на улице ветер перебирает последнюю листву.

— Да уж, Фаора, в кисейном платье тебя теперь и не представишь, — сказал Морис будто бы с печалью. Фаора приготовилась к тому, что сейчас рекой польются воспоминания о тех временах, когда она носила кружева и нянчилась с фарфоровыми куклами, принцессой Розалин и пастушкой Кирстен, но первый чародей только вздохнул украдкой и перевел тему: — Ну что, готова ты к подвигам во имя Создателя и Андрасте?

Фаора кивнула.

— Тогда после завтрака, как освоишься, будь душечкой: книги в библиотеку отнеси.

***

Старые храмовники полушутя рассказывали о жизни среди магов самые разные байки. Не сговариваясь, они выдавали сказочки одна другой нелепее — но промозглыми вечерами за плошкой скверной похлебки их юные ученики готовы были слушать что угодно, даже небылицы. Фаора хорошо запомнила историю одного рыцаря-командора, разбившего сердце влюбленной в него ведьме. Стоило ему отвергнуть злонравную красавицу, как прямехонько посреди седалища у него проклюнулся конский хвост, да такой длины и густоты, что самые породистые орлесианские лошади завистливо ржали в стойлах, стоило неудачливому герою появиться при дворе. Наравне с другими историями про седалища и срамные уды, эта пользовалась необыкновенной популярностью и звучала по меньшей мере трижды в месяц. Часто рассказывали еще, как тишайший маг — ученый муж и человек больших нравственных достоинств — вдруг превратился в одержимого и спалил всю обеденную залу просто потому, что сосед опять увел у него из-под носа последнюю порцию рагу из овощей и баранины. Эту басню, призванную устрашить неопытных храмовников и убедить их в порочности магов, перепевали на все лады. Иногда ученый муж превращался в почтенную старицу, обеденная зала — в библиотеку, а тарелка с кушаньем — в драгоценный свиток. Декорации менялись, менялись герои и присущие им грехи… Но смысл оставался прежним — назидательным. Больше всего Фаоре запала в душу легенда о юной ученице, которая разозлилась на подружек, отнявших у нее кусок душистого мыла, и заживо сварила их в малахитовых ваннах, будто в котелке.

По словам сера Барвика, такие злоключения происходили в оствикском Круге чуть ли не каждый день. Несмотря на абсурдность его заверений, зловещая башня магов, вросшая в скалу, внушала многим юным храмовникам благоговение и ужас.

Но если у Фаоры и были какие-то опасения, они развеялись первым же утром. Она вышла из столовой, смакуя вкус пшенной каши, которую Нима щедро сдобрила тыквой и солнечно-желтым маслом, и снова удивилась тому, как просторны и пусты коридоры. Снаружи башня Круга казалась возведенной из не то из снега, не то из морской соли; изнутри ее согревали витражи и золотистые стекла. В одном из классов заливисто смеялись дети, в другом прилежный ученик твердил заученный урок. На кухне гремели поварешки.

Первый чародей Морис уже с головой ушел в работу и лишь ненадолго оторвался от бумаг, чтобы указать Фаоре на книги, которые ей надлежало отнести в хранилище. Делать нечего: она поднялась по винтовой лестнице — высоко, почти к облакам, — и толкнула плечом дубовую дверь.
В библиотеке стояла тишина. Это было молчание осеннего леса, погруженного в сон, и лишь изредка его нарушали скрип пера или сопение кошки, придремавшей между магических фолиантов, которые возвышались в углу, как покосившиеся башни. Иногда тот или иной маг переворачивал страницы в поисках нужной главы, но пергамент шелестел почти беззвучно — не громче палых листьев, потревоженных легкой поступью эльфа. Слышалось, как танцуют в воздухе пылинки.

Фаора печатала шаг тяжело, отнюдь не по-эльфийски. Как только она переступила порог, на нее обратились взоры всех присутствующих. Дощатый ящик, доверху наполненный книгами, громыхнул о каменный пол: после вчерашней тренировки у Фаоры едва хватило сил, чтобы добраться сюда с этой ношей. Седовласая волшебница у окна вздрогнула и вместо точки в конце абзаца поставила похожую на паука кляксу. Неодобрительно взглянув на нежеланную гостью, она покачала головой, но тут же снова погрузилась в чтение, не вымолвив ни слова. Здесь слова — во всяком случае, произнесенные вслух, — были не в почете. Вскоре примеру своей коллеги последовали и другие посетители — все, кроме остроухой девицы за большим, как гора, писчим столом из красного дерева.

— Слушай, ну это же не картошка, — укоризненно сказала она, стряхивая капли чернил с гусиного пера. — Если хоть один уголок помнется, господин Паучья Борода надерет мне… уши.

Так Фаора, храмовница, познакомилась с огнем души своей: Филлис.

***

Книги о Черном городе и Золотом, сказания о демонах, подчас правдивые, подчас вымышленные, сочинения тевинтерских магистров и записки ферелденских травников, старинные атласы, потрепанные молитвенники, сатирические памфлеты, библиографические указатели, неведомые талмуды на неведомых языках... Молчаливые и пыльные, все эти книги укоризненно смотрели с полок, будто порицали людей, и в частности Фаору, за невнимание к ним, пренебрежение и скудость ума.

Библиотека Круга таила несметные богатства — пищу для пытливых ученых, вгрызающихся в гранит новых знаний, и книжных червей, вгрызающихся в пергамент и бумагу. Шкафов — массивных, из красного дерева — было так много, что они образовывали под высоким куполом лабиринт, загроможденный приставными лестницами. Филлис, казалось, могла найти путь с закрытыми глазами. Она завела Фаору вглубь — направо, прямо, снова направо — и остановилась у нужной секции, ласково касаясь бархатистых, покрытый пылью корешков. Позолоченная химера, украшавшая торец шкафа, скорчила хищную рожу и оскалила пасть, будто старалась отпугнуть пришедших. Дневной свет почти не проникал в ее владения. Филлис повела рукой, зажигая фитиль в масляной лампе, и на клыках чудовища заплясали огненные блики.

— Можешь поставить ящик… Да, сюда. Осторожно! Знаешь, почему предыдущий библиотекарь ушел в отставку?

Фаора покачала головой.

— Книга упала с полки, — пояснила Филлис серьезно, — и проломила ему голову: такая была тяжелая. С тех пор Моррис обычно присылает сюда одного-двух храмовников. Уж если вы меч держать умеете, с книгами тоже справитесь.

В ящике, принесенном Фаорой, лежало шесть фолиантов, переплетенных оленьей кожей и сафьяном. Вместе они весили немногим меньше, чем парадное рыцарское обмундирование. Фаора достала первый том — «О чудодейственных свойствах лириума» — и открыла на середине. Тонкий пергамент испещряли рисунки, вручную раскрашенные киноварью и лазуритом. Чернильная вязь мудреных слов перетекала со страницы на страницу.

— Скукота, — вынесла вердикт Филлис. — Труд всей жизни какого-то седобородого чудака. Моррис ничего, кроме этих талмудов, не заказывает… А я больше люблю книги о путешествиях. О других странах и больших городах. Я здесь всё перечитала: энциклопедии, очерки, путевые заметки. Записки брата Дженитиви, кажется, три раза. «Предостерегающие истории для искателей приключений» — четыре.
— И какая история твоя любимая?

— Третья, про отравителя на орлейском весеннем маскараде. — Филлис взяла из Фаориных рук книгу, поднялась на цыпочки и раздвинула соседние, чтобы втиснуть ее посередине. — И предпоследняя, тоже орлейская: о Рогатом Рыцаре и маркизе из провинции Серо. От нее аж мурашки по коже — такая жуть.

Библиотека пахла как дедушкин кабинет: старостью и одиночеством. Запах пыли щекотал нос. Отблески лампы огненными нитями вплетались в волосы Филлис, собранные на затылке в небрежный кренделек, и мерцали на макушке, подобно углям в черной золе.

— Я бы хотела однажды побывать в Серо… — вздохнула эльфийка, наклоняясь к ящику. — Хоть где-нибудь.

— Ты выросла в Оствике? В эльфинаже?

Филлис промолчала. Не оборачиваясь, она достала очередную книгу, прижала ее к груди и забралась на несколько ступеней лестницы, чтобы достать до пятой полки, где среди стоящих вплотную томов зияло, как дыра во рту чудовища, пустое место. Фаора пожалела, что растеряла умение вести светские беседы, когда натерла первые солдатские мозоли, и что вовремя не прикусила язык.

— Я выросла в долийском лагере, — наконец ответила Филлис сдержанно. — Я не из тех остроухих, которые благородным особам вроде тебя варят суп и выносят ночной горшок.

— Извини. Не хотела тебя обидеть.

— Я предупреждаю на всякий случай. Я живу в Круге уже три года… И до сих пор иногда находится какой-нибудь шемлен, который думает, что я не надорвусь, если почищу ему ботинки. Почему бы и нет, если я всего лишь эльфийка, а он — пятый сын какого-нибудь лорда, да?

— Я могу справиться со своими ботинками сама, честное слово.

— Удивишься, но не всякий храмовник может таким похвастаться. Реже встречаются только хорошие манеры… и любовь к чтению, — чуть улыбнулась Филлис, сверху вниз глядя, как Фаора бережно поднимает ветхое издание «Путешествий по Тени во сне и наяву». — Наш рыцарь-командор считает, что знать грамоту нужно до такой степени, чтобы читать Песнь Света. По слогам. Быстрее — уже вредно.

— Моя бабушка придерживалась такого же мнения, — призналась Фаора. — Она говорила, что приличные девушки не должны забивать себе голову глупостями — или никогда не выйдут замуж.

От своей бабушки, высокой сухопарой дамы, которой платья шли еще меньше, чем сёдла — корове, Фаора унаследовала многие черты: и стать, и разлет бровей, и серо-голубые глаза, такие холодные, что пыл любого ухажера под их взглядом остывал еще до того, как бедняга отваживался вымолвить приглашение на танец. Стоило внучке появиться на свет, госпожа Тревельян начала прясть матримониальные планы. Это занятие скрашивало ей старость — но, впрочем, недолго. Надежды померкли, когда дражайшая наследница в драке с мальчишкой-конюхом сломала нос и обзавелась горбинкой, не красившей ее округлое скуластое лицо. Кроме того, Фаора любила читать, а от чтения, по мнению старой дамы, в голове заводились, как вошки в грязи, всевозможные глупости. Возможно, это не мешало бы госпоже Тревельян лелеять надежды и дальше, но вскоре после тринадцатого дня рождения Фаоры она обнаружила любимую внучку на стоге сена в объятиях девицы-молочницы. После этого стало ясно: удачным замужеством поправить положение Тревельянов не удастся.

— Наша библиотека к твоим услугам. Мои подружки интересуются только тем, что рекомендует «Распутная вдова», а потом обсуждают, сколько платочков у них трепещет от шока: пять из пяти или всего лишь три… Всё по-настоящему интересное пылится на полках.

— Посоветуешь что-нибудь?

— «Стальной гарпун» не читала? Это мой любимый роман, про китобоев из Антивы. Их капитанша, Рыжая Джо, раньше была пираткой, и однажды… Нет, все! Больше я ничего не скажу. Не хочу портить тебе удовольствие.

— Можно взять ее на пару дней?

— Паучья Борода запрещает выносить книги из зала. Несколько лет назад одна из кухарок утопила его любимые «Записки о Тени» — ин-кварто — в кастрюле вчерашнего супа, а потом кто-то уронил «Бестиарий Тедаса» — ин-фолио! — рыцарю-командору на больную ногу… Но если ты никому не скажешь, то и я не скажу.

— Обещаю. Честное слово.

— Я не ставлю под сомнение ваше слово чести, сударыня Тревельян, но… Одного обещания мало!

— И что ты предлагаешь?

— У меня свои правила.
— Это какие?

— Не шуметь в библиотеке. Не сорить. Не оставлять голодной кошку.

***

Вскоре Фаора впервые пошла на преступление. После ужина, помогая Ниме сладить с грязной посудой, она углядела, где та держит ключ от погреба, а потом дождалась, когда все уснут, и под покровом ночи стащила его из кухни. Крадясь по темным коридорам, как вор, Фаора чувствовала себя героем рыцарского романа — отважным шевалье, преступающим закон ради дамы. Выполняя просьбу Филлис, она спустилась в подвал и нашла среди бесчисленных яств ливерную колбасу — любимое лакомство обжоры и красавицы Маркизы. Хищение колбасы едва ли могло считаться серьезным преступлением, да и на громкий подвиг оно не тянуло. Но пускай трубадуры не воспели кражу в песнях и не восславили в стихах, следующим утром храмовница получила заслуженную награду — улыбку и недолгую беседу, длившуюся ровно столько, сколько кошка уплетала угощение.

Филлис привела Фаору на задворки. Под ногами эльфийки не захрустела ни одна ветка, под лапами Маркизы не дрогнул ни один лист. Только тяжелые храмовничьи сапоги сминали пестрый осенний ковер, укрывающий землю.

— Мы с Маркизой любим это место, — сказала Филлис, остановившись у заброшенного здания из крупных белых камней. Рядом с дверью стояли вилы, на вбитом в нее гвозде висела — на счастье — ржавая подкова. Раньше, года два назад, тут был овечник. Полдюжины овец и две козы. Доили их, сыр делали… Я тогда у Нимы в любимицах ходила, потому что уж в сыре я разбиралась!

— Любишь сыр?

— Ненавижу! Но готовить — умею.

— А где научилась?

— Постоялый двор «Веселая лошадь» знаешь? Вот там.

Филлис казалась такой хорошенькой, что Фаора не решалась поднять взгляд — смотрела то на кошку, воровато лакомившуюся колбасой, то на свои мыски, покрытые засохшей глиной, и лишь изредка оборачивалась к волшебнице. Иссиня-черную косу Филлис украшала голубая лента, на плечах лежала ажурная шаль с орлейским узором по моде прошлого сезона. Щеки горели румянцем, ресницы были чернее сажи. Нет, подумала Фаора, не эльфинажи, не сараи для овец и даже не Круг должна украшать она, а бальные залы дворцов и усадеб, одетая, как Фаорина детская кукла — Ее Высочество Розалин — в лазоревые шелка.

— Ты смелая оказалась. Не то что другие новички-храмовники… Демонов они не боятся, одержимых, видите ли, тоже — зато кухарка нагоняет на них такого страху, что они готовы вцепиться в мамину юбку, как только она погрозит им поварешкой.

— И часто ты устраиваешь храмовникам такие проверки?

— Постоянно. А как еще прикажешь выяснять, кто из вас нормальный — не задирает нос, не ябедничает Паучьей Бороде и не смотрит на эльфов, как маркграф ансбургский — на своего конюшего? Ты прошла испытание, поздравляю. Загляни за книжкой — ну, скажем, после обеда. Сейчас мне работать пора.

— На вот яблоко, — смущенно буркнула Фаора, смекнув, что Филлис заскучала в ее обществе и вот-вот поспешит по своим делам. — Это тоже из Ниминых запасов. Перекуси. До обеда-то еще далеко.

— Ух, белый налив. Съем сейчас! Потом у меня ни минутки не будет…

Царственно расправив мантию, Филлис опустилась на высокий пенек, будто на трон, и принялась резать яблоко ножом для очинки перьев — на аккуратные, как полумесяцы, дольки. Фаора села рядом, прямо на подушку из листьев, и привалилась спиной к белокаменной стене овечника. Солнце медленно ползло по небу, словно путаясь в паутине куцых облаков. Филлис ела быстро: торопилась.

Фаора вздохнула.

От обеда, то есть следующей встречи, ее отделяла целая вечность.

продолжение следует

@темы: фики, Dragon Age

---

Последние новости.

Джон Домброу, вероятно, будет новым главным сценаристом «МЭ: Андромеда». (Меня смущает это название. Во-первых, в мире научной фантастики есть как минимум одна «Андромеда» — научно-фантастический сериал. Во-вторых, сериал на тройку с минусом. У меня с ним нет ни одной хорошей ассоциации, за исключением цитаты в эпиграфе дневника.) А в мистера Домброу я верю, давно уже мечтала, чтобы он взял в руки поводья и привел студию к счастливому будущему.

Кроме того, Крис Шлерф из Биовара ушел; Дрю Карпишин вернулся и будет писать для SWTOR — во всяком случае, пока. Что об этом думать — не знаю, но тоже, наверное, стоит порадоваться: в конце концов, при его участии были сделаны две нежно любимые мной игры.

Удивительно, но я никогда не теряю веру в Биовар, даже если говорю, что потеряла. Она теплится в глубине моей души и ни при каких условиях не желает отдавать коньки.

@темы: игры

---

Коты такие бублики

За последний месяц я узнала о кошках очень много: изучила рецензии на тысячу и один корм, выяснила, чем вредны кукуруза и высокая зольность; обнаружила, что помимо кошачьей мяты, к которой чувствительны далеко не все кошки, есть японское растение мататаби; успела повозиться с уличным котенком и сделать укол нашему толстяку Северусу (ладно, делала укол Dark Star, я только держала); прочитала о прививках, ревакцинации и антигельминтных препаратах; попутно изучила разные породы, хотя у нас представители одной и той же: дворовой…

Теперь в доме животных больше, чем людей. Минус: нои-альбинои отказывается приходить в гости, потому что повсюду «ебучие коты из ада сатаны». Плюс: никогда не бывает скучно. Днем коты ведут себя пристойно и в основном спят (Северус и Молли — на Катиной кровати, Джо — на моей или, если надоест, в вазе), зато к вечеру просыпаются и начинают колобродить. Джонни прыгает по шторам, играет со всем, до чего может дотянуться, топчется по мне, кусает пятки, отнимает, и расхаживает по клавиатуре. Ее старшие товарищи ближе к трем часам ночи любят с дичайшим ором гоняться друг за другом. Спросонья кажется, что апокалипсис таки наступил.

Впрочем, я поторопилась, называя их товарищами. Во-первых, мы все еще держим карантин, чтобы никто не подхватил заразу; во-вторых, когда я вчера ненадолго оставила открытой дверь, Джо загнала Молли в угол и шлепнула Севу по заднице. Вот это альфа-котичка! Еще и четырех месяцев ей нет, а повадки уже царские!

На фотографиях в основном Джо, потому что карантин у меня в комнате.

>> больше котиков!

 

@темы: Молли Клок, жизнь как ситком

---

Голод

Ну, вы меня знаете: немного фемдома, немного фемслэша, все это в щедрой панировке из хедканонов. Каюсь, но в последнее время каноничные пейринги уже не так цепляют… А вот если взять двух наших персонажей — одного моего, одного Dark Star — и посыпать кинками, то получившуюся пару можно жарко и страстно шипперить.

Итак, это история знакомства Янники и Джаррена. В будущем они составят отличную парочку: Гнев Императора и член Темного совета.

Текст дался тяжело. Бывают такие тексты, которые изо всех сил стараешься подогнать под некий вымышленный образ идеального фика. А когда не получается, начинаешь загоняться, по сто раз переписывать «предложение про амазонку» и погружаться в пучины фрустрации. И тем не менее!

Отдельное спасибо Стар, которая помогала мне в процессе.

Название: Голод
Фандом: Star Wars: The Old Republic
Рейтинг: PG-13
Персонажи и пейринги: фем!воин/м!инквизитор, фем!воин/Ветт; Кхем Валь
Жанр: хёрт/комфорт
Аннотация: голод-алчность — чувство, не дающее Кхему Валю спать по ночам. Голод-страсть — чувство, которое испытывает лорд Каллиг к своей бывшей госпоже. Обоим тяжело с этим бороться. Обоим придется еще подождать…

>> Читать дальше

«Черная Райла» плыла по орбите Дромунд Кааса и, словно огромная колыбель, убаюкивала пассажиров — пятерых путешественников, ютящихся в ее железном чреве. Трудный день остался позади; по корабельным часам давно минула полночь. Мирно спали на борту, однако, лишь двое.

Хозяйка судна, леди Янника, соорудила гнездышко из одеял и погрузилась в грезы, едва головой коснулась подушки. Кхем Валь лежал неподвижно, как мертвец: дашейд был стар, и в галактике не осталось вещей, способных потревожить его сон. Другим повезло меньше. Корабельный дроид 2V-R8 сновидений видеть не мог вовсе, Ветт уже несколько дней мучили кошмары. Не в силах слушать ее стоны, Джаррен поднялся с койки, пробурчал под нос ругательство и вышел из общей каюты, надеясь подремать в кресле пилота. Ветт услышала звук удаляющихся шагов, но не проснулась: клешни кошмара держали крепко.

— Как ты засыпаешь, а? — спросила недавно Ветт у своей госпожи: тоже твилеки, нежнейшей из ситхов. — Как ты можешь спокойно заснуть, если видела столько смертей? У меня от криков в ушах звенит.

Янника рассмеялась.

— Я делаю как в детстве, когда боялась ранкора под кроватью. Няня научила. Чтобы не мерещилась всякая жуть, надо крепко зажмурить глаза и считать бант, прыгающих через речку. Не пробовала?

Ветт так измучилась, что воспользовалась советом.

Раз банта… Два банта… Три банта…

Сны, преследовавшие ее, всегда начинались одинаково, и детские уловки от них не спасали. Ветт приходила в себя под сводами пыточной каморки. Над ней возвышалась закованная в металл фигура. Оловянные губы искажала усмешка, а пустые глаза изучали жертву: так мясник, наточив топор, перед работой осматривает тушу. Дарт Барас склонялся к своей ученице, одетой в красное, и насмешливо спрашивал, не жалко ли той несчастную рабыню. Янника гладила Ветт по щеке и шептала обнадеживающие слова. Каждый раз она обещала, что боль будет недолгой.

Но боль длилась и длилась, скручивая нервы в жгуты.

Кровь на красном была не видна.

Этой ночью, как и прошлой, Ветт проснулась от удушья. Майка промокла от пота; cбившееся в ком одеяло лежало в ногах. Ветт сбросила его и села на постели, пытаясь отогнать воспоминания о гнетущем сне, однако он продолжал вцепляться в нее, как хищник — в добычу. Шлепая босыми ступнями по полу, еще влажному после уборки, она вышла на палубу. Услужливый дроид без слов протянул стакан воды. Ветт опустошила его в два залпа и привалилась к стене, запрокинув голову. Металл приятно холодил лекку и взмокшую спину. Огни приборных панелей ласково мерцали синим и красным, словно рассеянные по рубке звезды. Ветт перевела дыхание, успокоилась — и вдруг вздрогнула от голоса, прозвучавшего в тишине:

— Бедная маленькая твилека.

Ветт оглянулась и увидела Джаррена, развернувшего к ней кресло. Ситх насмешливо улыбался.

— Не спится, — призналась Ветт, неловко пожав плечами. — Разбудила тебя своей возней, да? Извини.

Джаррен — высокий забрак с кирпичного цвета кожей, испещренной татуировками, — был на «Черной Райле» гостем, притом незваным. Он помог Яннике проникнуть в храм, куда отправил ее Дарт Барас, а она в ответ протянула руку помощи ему. К неудовольствию обоих, после этого их мастерам стало угодно, чтобы ученики работали вместе: так шансы юных ситхов на выживание становились менее призрачными. Янника скрепя сердце согласилась. В разговоре с Ветт она мимоходом обмолвилась, что познакомилась с Джарреном в академии на Коррибане.

Во сне или наяву, Ветт прекрасно знала, когда госпожа врет.

— Мне интересно, Ветт, — сказал Джаррен лениво. На самом деле рабыня интересовала его не больше, чем букашка под сапогом. — Ты неплохо стреляешь… Могла бы прикончить ее в любую минуту, свою драгоценную хозяйку. Зайти в бою со спины. Ночью застрелить во сне. Как тебе идея?

— Я не могу с ней так поступить. И не хочу! Она мне доверяет.

— И прекрасно. На твоем месте я бы этим воспользовался.

— На моем месте? Что ты, о великий ситх Дарт Джаррен, знаешь о «моем месте»?

Джаррен задрал рукав и показал шрамы от кнута, оплетающие плечо, как лоза.

— Много чего.

И, помолчав, добавил угрюмо:

— Еще раз так назовешь — лекку отрублю. Тебе какая больше надоела — тчун или тчин?

***

Джаррена продавали как бракованный товар: со скидкой. Работорговцы умалчивали о том, почему он часто меняет хозяев, но новые владельцы и сами быстро обнаруживали, что расстались со своими кредитами ради дерзкого, острого на язык слуги. За шесть лет он получил больше плетей, чем самый строптивый банта, дважды чуть не сбежал и один раз — едва не устроил восстание. После этого его отдали за бесценок в дом чистокровного ситха, покупавшего рабов на потеху дочке. Поговаривали, что она оттачивала на них боевые приемы и что следующей весной ей предстояло отправиться на Коррибан, в академию. Во второй день пребывания на Дромунд Каасе Джаррен выяснил: слухи не врали. Девочка собиралась стать ситхом.

Рано утром, еще до завтрака, она потребовала нового соперника. Сухой долговязый раттатаки, мастер над рабами, велел Джаррену немедля явиться в тренировочный зал. Запутавшись в зеркальном лабиринте коридоров — широких, белых, начищенных до блеска, — он свернул не в ту сторону и забрел в хозяйские покои. Чтобы не потеряться окончательно, Джаррен окликнул служанку, стоявшую невдалеке у окна:

— Эй, твилека!

Она нахмурилась и шагнула ему навстречу, шелестя длинным платьем, похожим на ночную сорочку. Коридор был просторным, а потолки — высокими, и каждый шаг звучал как удар топора, рассекающего шею.

— Где мне найти, — спросил Джаррен, — эту девку, хозяйскую дочку?

В следующий миг ошейник ударил его током. Боль юркнула вдоль позвонков, как угорь, голодный и верткий. Она впивалась в мышцы, в кости, в мозг. Ноги подкосились; Джаррен рухнул перед незнакомкой на колени и замер, распятый бешенством и стыдом. Твилека взяла его за подбородок, рассматривая, как подпорченный фрукт на рыночном прилавке. Большим пальцем погладила черный рисунок на щеке.

— Будет лучше, — мягко сказала она, — если ты станешь называть меня «госпожа Янника».

Янника Ашер была червоточиной на теле Дромунд Кааса — загадкой не меньшей, чем черные дыры на теле космоса. Выросшая в семье чистокровного сита, она переняла у своего приемного отца повадки, манеру речи и строгий взгляд. Даже поворот головы выдавал в ней наследницу богатого и знатного рода. Прямая, как клинок, она разительно отличалась от сородичей, вынужденных ползать в ногах у хозяев. Когда ее путали со слугами и рабами, она приходила в бешенство. Скоро Джаррен понял, в чем причина. Свои привилегии Янника защищала так рьяно потому, что ее, преданную гражданку Империи, другие имперцы воспринимала как гнильцу, которую следует вырезать ножом.

Вечером старая служанка-тогрута, служившая Ашерам уже сорок лет, рассказала Джаррену ее историю.

Лорду Ашеру не посчастливилось зачать собственных детей. Поняв за долгие годы супружества, что усилия на брачном ложе не приносят долгожданных плодов, он махнул рукой на достопочтенную жену и стал пропадать в борделях. Любовницы тоже не могли подарить ему то, чего он желал. В конце концов, не найдя в объятиях продажных женщин ни покоя, ни утешения, он зачастил к красавице-твилеке, танцевавшей у шеста в самой дорогой кантине города. Иногда ситх не возвращался домой, оставаясь с ней до утра (другие танцовщицы, подруги той твилеки, утверждали, что они беседовали всю ночь напролет, как родные друг другу души: скорее исповедница и исповедуемый, чем шлюха и ее господин).

— От нее он всегда приходил счастливым, — вспомнила тогрута. — Как-то дал мне два выходных дня сразу, чего уж никогда не случалось: ни до, ни после… Но счастье длилось недолго.

— Что случилось?

— Одни говорили, что твилека получила нож под ребро, другие — что заразилась какой-то опасной болезнью. Правды я не знаю, да и никто не знает… Они были знакомы четыре месяца, Дарт Ашер и Эллайя. На пятый она умерла. А через несколько дней после того, как Эллайю кремировали, лорд возвратился в поместье с ее годовалой дочкой на руках.

Джаррен представил разразившуюся бурю. И, судя по дальнейшему рассказу тогруты, не ошибся.

Родичи окрестили лорда Ашера безумцем. Друзья обеспокоились, не тронулся ли он рассудком. Ситхи веками выкорчевывали мягкосердечие и сентиментальность. Доброту они считали преступлением, милосердие — позором. Лорд, проявивший снисхождение к сиротке, рисковал стать изгоем в глазах общества: ведь твилеки были отребьем, грязью на подошвах имперцев. Леди Ашер предложила мужу вырастить девочку как служанку. Другие советовали избавиться от малышки, пока не поползли шепотки. Дарт Ашер не дрогнул — и нарек маленькую Яннику своей дочерью.

К счастью, он обладал властью, богатством и внушительной родословной. Почтение, которое к нему испытывали, склонило чашу весов в его сторону. Яннику нехотя, но признали, а когда выяснилось, что она чувствительна к Силе, и вовсе смирились с ее существованием. Или, по крайней мере, натянули вежливые маски.

— На четырнадцатый день рождения, — рассказала Янника много позже, — папа подарил мне первого раба. Твилека. Чтобы я запомнила: есть они, а есть — я. И мы никогда не будем равны.

— И ты выучила урок, госпожа? — спросил Джаррен.

— А как же, — невесело улыбнулась Янника. — К тому же большинство рабов на удивление никчемны… В отличие от тебя, это я признаю! Сразишься со мной еще раз, Дарт Джаррен, а? Я готова, если ты готов.

Он кивнул и наклонился, чтобы поднять с земли тренировочный меч. Янника взглянула на него сверху вниз, сжав рукоять, и улыбнулась шире:

— Ты — лучший папин подарок.

Джаррен стал рабом шесть лет назад. Отряд сопротивления, где он служил, уничтожили имперцы; убитых бросили гнить на земле, а выживших — распродали, предварительно с помощью ошейника и хлыста научив послушанию. Женщины-забраки ценились как наложницы и кухарки, мужчины — как охранники и пушечное мясо (впрочем, порой — не так уж редко — и на наложников находились любители). Джаррену доводилось примерять разные роли и служить разным хозяевам, но смирения от него не мог добиться ни один, хотя в дело шли и кнут, и пряник. В отличие от многих, Янника была заботлива и добра. Она кормила своих прислужников с рук, как изголодавшихся пташек. Другие рабы ее боготворили — но Джаррену снисходительность претила. Несмотря на странную полудружбу, сложившуюся между ними за месяцы совместных тренировок, Янника не выпускала поводок и вовремя напоминала, кто здесь — отребье.

Только во время спаррингов он ощущал себя равным ей, и только меч позволял ему высвободить скопившуюся ярость. Он был превосходным бойцом. Янника ему уступала.

Она всегда сражалась до седьмого пота: несгибаемая и упрямая, запальчивая, равнодушная к ссадинам и синякам, расцветающим на холеной лазоревой коже. Как терпеливый учитель, Джаррен указывал на ее недостатки; как плохая ученица, она не пыталась их исправить. Сила текла сквозь нее подобно реке, прокладывающей новое русло. Хотя она ни разу не использовала свои способности у него на глазах, Джаррен всем нутром ощущал этот поток, бушующий в ней: размеренное биение пульса Вселенной, непостижимую сокрушительную мощь, позволяющую предчувствовать удар за секунду до взмаха. Впоследствии ему оставалось только удивляться, что он не ощущал тот же поток внутри себя: ведь именно Сила заменяла ему инстинкты и помогала раз за разом одерживать верх.

Джаррен и не подозревал о своем даре, пока река не прорвала плотину.

— Ты на ногах едва держишься, — сухо сказал он Яннике после изнурительного боя. — Закончим на сегодня.

— Еще чего! Я еще не проиграла.

— Прибью тебя — твой папаша спасибо не скажет. Сдавайся.

Янника кинула быстрый взгляд на отца, наблюдавшего за ними с балкона, и нахмурилась.

— Я разве спрашивала твое мнение? Спрашивала? Отвечай!

Нехотя Джаррен процедил ответ:

— Нет, госпожа.

— Тогда заткни рот.

Их схватка походила на плохо поставленный танец. Янника запыхалась. Она понимала, что с каждой минутой все больше подчиняется жесткому ритму его ударов, но не думала отступать. Джаррен видел ее в сражениях с другими рабами: как цунами, она обрушивалась на них и разоружала в два счета, не сделав ни одного неверного движения. Он был единственным противником, с которым она не могла совладать. Горячности и силы ей хватало с излишком, но за годы службы в ополчении он приобрел нечто более ценное: опыт.

— Ты хорошо сражаешься — для раба, — процедила Янника. Похвала в ее устах звучала как оскорбление. — Но не мни о себе слишком много.

— Я не всегда был рабом.

— Да? Оно и видно, язык длинноват! Ничего, научишься держать за зубами…

Заговорившись, она не распознала простенькую уловку. Тренировочный меч тупым концом вонзился в солнечное сплетение.

— Дыхалку поберегите, леди Ашер, — довольно оскалился Джаррен.

Воспользовавшись заминкой, он оттеснил ее к стене и прижал меч к незащищенной шее. Вблизи было видно, какая у Янники гладкая и синяя, словно у морского ската, кожа, разрисованная острыми клиньями татуировок. Сухие губы потрескались, висок окаймляла длинная царапина. На щеке красовалось грязное пятно. Нет, совсем неженственный вид был у ее милости леди Ашер: разгоряченная спаррингом, она походила на упрямого мальчишку, не желавшего проигрывать выдуманную войну. Ростом она доходила ему до плеча, но снизу вверх смотрела твердо. На мгновение Джаррена кольнула совесть: опытный боец, он праздновал победу над соперницей младшее и слабее него.

Но совесть он умел душить.

— И ты, девочка, собираешься стать джаггернаутом? — сказал он сочувственно. — Злые ситхи тебя сожрут и косточки выплюнут. Бросала бы ты эту затею!

Разъяренная, как болотный вамп, Янника сумела оттолкнуть его и нанести очередной удар. Джаррен увернулся, но меч скользнул в миллиметре от плеча, а через мгновение плашмя саданул по ребрам. Почувствовав преимущество, она обрушила на него такой шквал атак, что пришлось отступать: назад, на тренировочную площадку. Джаррен понял, что совершил ошибку: от злости у твилеки открылось второе дыхание.

— Может, я буду ситхом, — огрызнулась Янника. — Может, нет. Но ты? Ты всегда будешь рабом.

Его меч хрустнул и переломился пополам, как гнилая палка.

Что случилось потом, Джаррен помнил смутно. Мощное, незнакомое чувство захлестнуло его и вывернуло наизнанку. За годы рабства он привык к бессильному, горькому гневу, разраставшемуся, словно язва. Новое чувство было иным — сокрушительным и сладостным. Оно бежало по жилам, подобно электрическому току, и жгло кончики пальцев. Джаррен отбросил обломок меча на прошлогоднюю траву, показавшуюся из-под лоскутов снега. Когда Янника размахнулась для последнего удара, он отшвырнул ее легко, лишь усилием мысли. Поднял руку. Шаровая молния, родившаяся из ниоткуда, заплясала на разжатой ладони. Когда она ударила Яннику в грудь, Янника закричала.

Оцепенев, Джаррен несколько секунд слушал ее крик. Мощь, долго спавшая в нем, рвалась наружу и клокотала; неукротимая, она бушевала, как гроза, заглушая мысли и чувства — все, кроме одного. Потом — много позже — он понял, что это чувство — не что иное, как знакомый большинству ситхов голод, который нельзя утолить ничем, кроме чужого страдания. Темная сторона в нем была голодна. Темная сторона в обмен на сытный обед давала ему Силу.

Он не осознавал происходящего, пока в голове не прогремел раскат грома — и он не увидел Яннику, корчившуюся на земле, не увидел свою госпожу с залитым кровью лицом. Молнии погасли. Его била дрожь. Поверженная соперница приподнялась, опираясь на руку, и сжала пальцы. Он почувствовал, как на шее затягивается невидимая удавка.

И провалился во мрак, захлебнувшись криком.

***

Запястья были зажаты в тиски наручников. Какое-то время — судя по ноющей боли в руках, долгое — Джаррен провисел без сознания, распятый на холодном камне лицом к стене. Придя в себя, он не мог вспомнить, как оказался в казематах: похоже, его приволокли другие рабы, выполняя приказ господина. Ободранная кожа саднила; губы потрескались. Жажда драла глотку. Из-за непроницаемой темноты казалось, что он ослеп. Воспоминания возвращались рваными вспышками, словно обрывки причудливого сна. Джаррен вновь и вновь прокручивал их в голове, но не мог поверить в произошедшее. Там, где еще недавно бушевала буря, не осталось ничего, кроме пустоты и усталости. Сила выела его, как яйцо, оставив расколотую скорлупу.

Открылась дверь; полоса света легла на стену. Джаррен узнал тяжелую поступь лорда Ашера.

— Ты знаешь, каково наказание для тех, кто скрывает свою чувствительность к Силе? — начал тот. — Смерть.

Джаррен хотел сказать, что ничуть не сомневался в подобном приговоре — ведь ситхи известны своим суровым нравом, — но вместо ироничного ответа из иссушенного горла вырвался хрип.

— Никогда не видел, — продолжал лорд Ашер спокойно, — чтобы Силу прятали так искусно. Я ничего не почувствовал, когда разглядывал тебя на рынке… Ничего — когда платил. Ни разу ни меня, ни мою дочь не одолели сомнения. Что ты скажешь в свое оправдание?

Из легких Джаррена вырвался смех, похожий на кашель.

— Думаете, будь у меня Сила, я бы гнул спину перед такими, как вы?

Он не мог видеть лорда Ашера, но тень на стене повела рукой — и горло стиснула невидимая гаррота. Джаррен содрогнулся всем телом. От резких движений зазвенели цепи. Прошла целая вечность, прежде чем он снова смог глотнуть стылый воздух.

— Ты поднял руку на мою дочь, мразь. Ты понимаешь, что ты с ней сделал?

— Не убьет ее пара царапин…

— С удовольствием посмотрю, сколько выдержишь ты сам.

Почти все владельцы рано или поздно пытались преподать Джаррену урок. Имперские солдаты неделями держали его в карцере, чтобы научить послушанию; первый хозяин без промедления хватался за кнут, если кто-нибудь из рабов допускал малейшую оплошность. Боль стала его спутницей еще до рабства, после первого ранения на поле боя. Потом она приходила с бластером, мечом, кнутом — больше раз, чем он мог сосчитать. Он терпел, зная: в конце концов она затихнет, оставив переплетение рубцов и шрамов. Он привык к боли. Однако молния, сорвавшаяся с пальцев лорда Ашера, заставила Джаррена изогнуться в приступе агонии, какого он не испытывал прежде. Она расколола его, как старое дерево, проникла в каждую клеточку тела. Раздробила кости, скрутила жилы, выжгла нутро. В первый раз он не закричал. Во второй — не смог сдержаться.

— Уже кричишь, — холодно заметил его мучитель. — А это малая толика той боли, которую тебе предстоит испытать. На третий раз покажется, что с тебя живьем сдирают кожу.

Лорд Ашер шагнул внутрь комнаты и закрыл за собой дверь. Пыточная погрузилась в полумрак. Она казалась непроницаемой для света и звука. Джаррену, впрочем, как-то раз случалось проходить мимо, когда наказывали наутоланку, укравшую драгоценное ожерелье своей госпожи. Звуки были прекрасно слышны снаружи. И судя по тому, как девица рыдала, лорд Ашер не обманывал насчет третьего раза.

Сплетенный из молний кнут хлестнул Джаррена по спине. Ему показалось, что хребет вот-вот треснет и переломится пополам. Жгучая боль, расползаясь от раны, впивалась в каждую кость. Плоть жгло, будто неведомый палач рвал с нее лоскуты кожи.

— Возможно, ты рассчитывал стать ситхом, сбежать с Дромунд Кааса на Коррибан… Думаешь, тебя бы взяли в ученики? Ты моя собственность, забрак. Я решаю твою судьбу. Нет, ублюдок, ты сгниешь тут.

За его словами последовал четвертый удар. Затем — пятый.

— Это было наказание за ложь, — сухо сказал лорд Ашер. — Теперь — за то, что ты заставил страдать Джани.

Он оговорился: назвал ее ласковым домашним именем, позволил голосу едва заметно дрогнуть. Джаррен улыбнулся треснувшими губами. Должно быть, юной леди Ашер крепко досталось, раз ее отец дал волю чувствам.

— Скоро ты будешь просить о пощаде. Не сдерживай себя. Я хочу это услышать.

Джаррен хотел ответить: «Не надейся», но кнут со свистом рассек воздух и обрушился ему на плечо. Рубаха липла к спине, залитой кровью. После десяти ударов уже не хватало сил стоять, и забрак безвольно повис на цепях. Не было смысла умолять палача о милосердии — только о быстрой казни. Смерть, как ни странно, его не пугала. В первый же день работорговка Исмаэль, красноокая двухметровая чисса, сказала Джаррену почти ласково: если не поумеришь норов, кончишь плохо. Или сдохнешь в тюрьме, или хозяин тебя придушит. Хорошо, что Исмаэль не ошиблась. Он устал жить в рабстве.

Следующий удар размозжил одну из цепей, приковывающих его к стене. Джаррен опустил затекшую руку и повернулся к лорду Ашеру лицом.

— Молчишь? Гордость не позволяет просить?

— Позволяет, — сказал Джаррен. И выплюнул: — Дай мне умереть на своих двоих. С мечом.

Лорд Ашер засмеялся. Хлыст изогнулся в его руках, как змея, и ужалил Джаррена в грудь.

Джаррен сомневался, что сможет долго выдерживать эту изощренную пытку. Однажды — после неудачного побега — его на глазах всей прислуги отхлестали до полусмерти, но обычный кнут не шел ни в какое сравнение с тем, который использовал лорд Ашер. Боль от удара проходила быстро, но молнии долго сотрясали тело, заставляя кровь вскипать на свежих ранах. Несколько раз сознание едва не покидало его; Джаррен думал, что больше не откроет глаза. От боли наваливалось глухое безразличие. Он ждал того момента, когда хищная темнота проглотит его с потрохами, и уже чувствовал ее дыхание у своего лица.

Вдруг лорд Ашер остановился. Сквозь прикрытые веки Джаррен увидел всполохи света — это снова открылась дверь.

— Папа, прекрати.

— Зачем ты пришла, Джани? Ты должна быть в постели.

— Пожалуйста, прекрати. Хватит. Не надо его больше мучить.

Янника стояла на пороге пыточной, одетая в легкое домашнее платье из белого льна. По плечам у нее змеились ожоги.

— Оставь нас. Ступай в свою комнату. Тебе не стоит это видеть.

— Я шагу не сделаю, пока ты не оставишь его в покое.

— Не перечь мне в присутствии раба, дочь.

— Так выйди и поговори со мной!

Кроме любви, которую лорд Ашер питал к дочери, у него не было слабостей, однако эта любовь безраздельно владела его сердцем. Янника обладала над отцом особой властью. Лорд Ашер медленно кивнул. Сотворенный Силой кнут исчез, и воздух перестал гудеть от электричества. Джаррен на несколько мгновений смежил веки и провалился в темноту, а когда снова открыл глаза, обнаружил, что остался один. За дверью слышались голоса. Ему показалось, будто Янника кричит на отца, а тот резко ее отчитывает, но разобрать слова не выходило. Впрочем, он не старался. Избавление от боли было высочайшим блаженством из всех, какие он знал. Лучше, чем тепло любимой женщины. Лучше, чем сытный ужин после затянувшейся разведки. Лучше, чем возвращение домой.

Повиснув на одной руке, он терял сознание и снова приходил в себя. Голоса слились в неразличимый гул. Сколько так продолжалось, Джаррен не мог сказать. Ему казалось, что целую вечность. Мрак обнимал его, как ласковый любовник, и не желал отпускать.

Кто-то высвободил запястье из оков. Джаррен сполз по стене на пол и застонал: каждое движение отдавалось болью в израненной спине.

— Тише, тише. Всё уже…

Янника.

— Что, — с трудом разлепил он губы, — переубедила папеньку?

Она стояла рядом на коленях, и подол ее платья набух от растекшейся по полу крови. Чуть помедлив, Янника нахмурилась и осторожно положила ладонь Джаррену на его плечо, будто прикосновение могло ранить сильнее, чем хлыст.

— Давай я помогу тебе встать.

— Руки, — прохрипел Джаррен, мотнув головой. — Руки... убери.

— Засунь свою гордость в задницу! Я помочь пытаюсь!

Он попытался подняться сам, держась за стену. Липкие пальцы скользили. Голова налилась свинцовой тяжестью, и при каждом движении в перепонках гремели, как в день военного парада, барабаны. Их оглушающий грохот едва не свалил Джаррена с ног. Он покачнулся и непременно упал бы, не подхвати его Янника.

— Какие слова, миледи.

— Какая я тебе «миледи»…

Джаррен не спросил, что это значит, и молча позволил увезти себя из пыточной. За ним тянулась вереница влажных следов.

Маленький робот-уборщик скользнул в приоткрытую дверь и принялся буднично елозить по полу щеткой, стирая красные пятна.

***

Смерть приходила за Джарреном, как за любым солдатом, много раз. В ополчении, когда он очутился в нескольких шагах от гранаты. На больничной койке, когда неопытный медбрат-родианец трясущимися руками пытался извлечь шрапнель. В грязных траншеях под огнем. Во время бомбардировки. В плену. Смерть следовала за ним по пятам, куда бы он ни шел, дышала в затылок, тянула руки — но никогда не была ласковее, чем сейчас. Она окутала его нежным оперением, мягкими, как облака, кружевами. Непереносимая боль отступила. Пахло свежестью, откуда-то веяло вечерней прохладой. Едва ощутимый северный ветер узкой ладонью гладил его по спине.

Джаррен представлял рай иначе. Он надеялся на реки вина и хотя бы пару фривольно одетых забраков, а может — забрачек.

Но ничего.

Ничего. И так, решил он, сойдет.

— Очнулся? — раздался за спиной низкий женский голос. — Хорошо, только не шевелись резко… Я тебе обезболивающее дала. Должно было стать легче.

Мысли прояснялись. Джаррен понял, что прижимается щекой к чужой подушке. Шелковое белье под ним пропиталось кровью и осклизло. Он попытался приподняться на локте и осмотреться, но это движение вдруг отдалось во всем теле так, будто по нему снова прошлись хлыстом, и Джаррен едва не провалился обратно в гостеприимное ничто.

— Не шевелись, я же сказала.

Он слышал, как неподалеку журчит вода, и чувствовал влажные прикосновения к спине и ниже: глупая девка взялась промывать раны. Капли, стекавшие вниз, щекотали его бока. Джаррен чувствовал себя разбитым и таким усталым, что мог, казалось, забыться сном и проспать тысячу лет.

— Брось, — выдавил он через силу, когда Янника снова занесла руку с губкой. — Бывало хуже. Не подох.

— Всегда пожалуйста, — огрызнулась твилека. — Можешь не благодарить, но уж изволь потерпеть. Я собираюсь поставить тебя на ноги, пока мы не отправились на Коррибан.

В голосе звучала досада, однако свое занятие Янника не бросила и, не слушая возражений, провела губкой от плеча до поясницы. Вместе с саднящей притупленной болью Джаррен ощутил мимолетное прикосновение подушечек пальцев к здоровой коже: на удивление чуткое и бережное, оно могло посрамить ласки забраков и забрачек из райских кущ.

— Что, не бросишь любимого раба?

— Так ты еще не понял.

Вода в тазу стала мутной. Рядом на полу валялась груда красных лохмотьев — срезанные лоскуты рубахи, покрытые засохшими багровыми пятнами, и распоротые штаны, поверх которых свернулся, как дохлая змея, ремень с расстегнутой пряжкой. Только сейчас Джаррен понял, что Яннике пришлось раздеть его догола: хлыст несколько раз скользнул вдоль хребта, поэтому раны спускались ниже пояса, повторяя рисунок черных татуировок.

— Не понял, — огрызнулся он. — Ну так просветите меня, моя леди.

— На тебе нет ошейника.

Рука сама потянулась к загривку, но боль тут же пронзила плечо. Конечность слушалась плохо, будто держалась на проржавевших, как у дроида старой модели, шарнирах. Джаррен не сдержал стон и выругался сквозь зубы. Благовоспитанная леди Ашер, должно быть, в жизни не слышала таких бранных слов, но он не собирался щадить ее нежные уши.

—Я предупреждала, — сердито сказала она, — хватит дергаться!

Рисунок теней и солнечного света, неподвижно лежащий на куче тряпья, вдруг дрогнул: это птица за окном села на ветку. Янника положила ладонь Джаррену на шею. Он ощутил ее касание каждым позвонком и на мгновение прикрыл глаза, не доверяя собственным чувствам. Нет, не обманула. Его нагота была абсолютной. Там, где сдавливал кожу ошейник, теперь ощущалась лишь прохлада женской руки.

— Это что еще за милость? — выдохнул Джаррен. — С чего бы?

— Ситхов-рабов не бывает. Может, ты не знал…

Ладонь Янники, помедлив, соскользнула с загривка. Джаррен ни за что не признался бы даже себе самому, но больше всего на свете он хотел, чтобы эта прохладная рука прикоснулась к нему снова: погладила по шее, приласкала затылок, пересчитала позвонки на испещренной ранами спине. Подавив это желание, он осторожно сел на постели и повернулся к госпоже — бывшей госпоже — лицом.

— Что смотришь? — недовольно спросила Янника. — В Империи все просто. Если у тебя есть чувствительность к Силе — ты или лордом становишься, или… покойником. Так что наслаждайся. Ты свободен.

Джаррен оскалился; судорожный, непочтительный смех клокотал у него в горле. Рабов за такую дерзость в присутствии господ били по губам, но лорды ситхов, похоже, могли веселиться как им угодно.

— Хороша свобода! Лететь с тобой на Коррибан или сдохнуть.

— А мне слаще, по-твоему? — усмехнулась она. — Видишь ли, в чем ирония… Папа с тобой согласен. Он тоже думает, что «злые ситхи» сожрут меня с потрохами. Но я не могу не ехать. Это закон. Как и ты, я стану ситхом или умру.

— Что, боишься?

— Еще чего… Повернись-ка! А лучше — ложись. Без лекарства будет вечность заживать.

Мягкими круговыми движениями Янника начала втирать ему в спину мазь, которая таяла под ее пальцами, как медуза на солнце. Запахло травами и морскими водорослями. Джаррен опасался, что прикосновения будут болезненными, но они приносили прохладу и облегчение. Янника была осторожна, мягка, нежна: она так бережно обрабатывала рваные края ран, так ласково наносила лекарство на рассеченную плоть, словно делала это уже не раз. Руки скользили от шеи до поясницы, повторяя кровоточащую клинопись хлыста. Поначалу Джаррен хотел, чтобы твилека скорее закончила и ушла, а потом устал сопротивляться заботе — остатки сил покинули его — и смирился, размяк под звуки приглушенного голоса. Она рассказывала про Коррибан. Джаррен не слушал. Речь Янники и клекот птиц, ищущих жучков под снежным настом, звучали как колыбельная песня.

— Скоро? — глухо перебил Джаррен, так и не потрудившись вдаться в подробности рассказа.

— Коррибан? Когда наступит весна.

Он вздохнул, как осужденный, которому сообщили, что казнь откладывается на месяцы. При порывах ветра серебристое крошево за окном осыпалось с ветвей.

— Долго.

Янника вытерла руки салфеткой, скомкала ее и кинула на пол.

— Через три дня, — улыбнулась она. — Просто ты никогда не видел весны на Дромунд Каасе.

***

Кхем Валь всегда был голоден. Сила, исходящая от его хозяина Джаррена Каллига, разжигала в брюхе дашейда аппетит.

Вернувшись к жизни в новом, изменившемся мире, Кхем Валь думал, что голод-алчность, голод-одержимость покинули его. В галактике не осталось достойной пищи. Люди обмечали. Плоть их ослабла, а души пропитались гнилью и обросли плесенью. Но постепенно, путешествуя со своим господином, он снова стал различать забытые вкусы: страх, гордость, волю, отчаяние. Глядя на Джаррена, он чувствовал горечь шести лет рабства, гнев, ощеренность одичавшей собаки — и растущую мощь, проснувшееся наследие предков. Его мастер, лорд Заш, источала тревожащий запах желаний, жажду исследования, стремление к власти. Он хотел сожрать с потрохами обоих и часто представлял вожделенный хруст костей, однако Джаррен был неуязвим, а вместе с ним — и Заш. Кхему Валю приходилось довольствоваться объедками.

Во всяком случае, пока.

Сегодня пассажиры «Черной Райлы» вернулись на борт ближе к ночи, утомленные, покрытые побуревшей кровью. Леди Ашер с ног валилась от усталости; ее маленькая питомица Ветт осунулась и посерела. С лица Джаррена не сходило мрачное выражение. За день они убили несколько дюжин республиканцев из балморрского сопротивления, обосновавшегося на болотах, и промокли до нитки. Лишь Кхем Валь чувствовал себя довольным и сытым. Столько смертей, криков, распотрошенных тел — настоящее пиршество для дашейда.

— Я первая в душ, — быстро сказала Янника, едва ступила на главную палубу. — Эта болотная жижа у меня уже вот где…

Никто не решился возражать. Твилека отстегнула плащ и на ходу принялась скидывать тяжелые сапоги и усыпанные металлическими шипами перчатки.

— Воду всю не потрать, — буркнул Джаррен вслед.

Кхему Валю нравилась бывшая госпожа его хозяина. Лежа на солдатской койке, он слушал звуки льющейся воды и представлял, как тугие струи смывают кровь с ее гибкого тела и стекают на кафель — мутно-красные и густые, словно пряный соус для мяса. Республиканцы и ситхи заглушали его голод, но одно дело — обыденная пища… и совсем другое — десерт.

Дашейд чуял силу и сладость юности, не успевшей прогоркнуть. Этот вкус и аромат будоражили, манили его, как нищего — праздничные яства на господском столе. Ему еще не доводилось лакомиться твилеками, и он дразнил себе мыслями о небывалом угощении. Наблюдая за Янникой в бою, Кхем не единожды представлял, как избавит ее от доспехов, словно устрицу — от раковины, как языком коснется горячей плоти и сожмет зубами по очереди оба лекку, высасывая из них мозг… как прокусит мягкую податливую кожу, чтобы испить влагу. Он пожирал души своих врагов, но умел наслаждаться и телами — такими особенно молодыми и сочными, как натренированное тело твилеки-джаггернаута.

— Вот теперь можно и спать. — Выйдя из душа, Янника зевнула, прикрыв рот ладонью, и поплотнее запахнула в халат. Пурпурная ткань вырисовывала изгибы тела, небрежно вытертого полотенцем; в низком вырезе виднелись очертания маленькой груди. — Ветт, ты чего такая грустная? Пойдем со мной. Не хочу, чтобы тебе снова снились кошмары.

Она наклонилась к рабыне, понуро сидящей в кресле перед голокоммуникатором, и поцеловала ее в щеку. Щека была влажной от слез. Влажной и соленой, подумал Кхем Валь. И снова в нем поднялся, заворчал притупившийся голод.

— Спокойной ночи, Кхем, — улыбнулась Янника. — Хороших снов, Джаррен.

— Хороших снов… миледи.

Джаррен проводил ее долгим взглядом, и Кхем Валь наконец убедился в том, о чем догадывался давно: хозяин тоже голоден, хотя голод, мучающий его, совсем иного толка. Лорду Каллигу хотелось попробовать на вкус не мясо, а ласку, смех, даже слезы — всё то, что получала от госпожи Ветт, платя за этой лишь одним — безоговорочной преданностью. Ему действительно снились хорошие сны: в этих снах звучали тысячи нежностей, а синие крепкие икры, расцелованные до синяков, сжимались у него на шее.

Дверь каюты, прошелестев, закрылась за спиной Ветт. Кхем Валь облизнулся, проверив языком остроту зубов, и повернулся к Джаррену.

— Я хочу съесть их обеих, маленький ситх.

— Подожди, Кхем. Пока — подожди.

Кхем не возражал.

Ожидание делало десерт слаще.

@темы: SW:TOR, фики

---

Джоконда

Джонни оказался девочкой-Джокондой. Ей три с половиной месяца, и она вроде бы здорова, но мы пока держим ее в карантине и завтра понесем на вторую укрепляющую прививку для иммунитета. Утром Джоконда уже вовсю играла с мячиком и когтеточкой, а также настойчиво требовала, чтобы ее гладили.
Не было у бабы забот — завела баба порося.

@темы: жизнь как ситком

---

О — Охуение, часть вторая

Если вы читаете Катин дневник, то наверняка видели фотографию «Северус охуел»:

27.08.2015 в 23:15

Пишет  Dark Star:

|| О — Охуение

Теперь охуела я.

Катя принесла с улицы голодного несчастного котенка. Завтра понесем его в ветеринарку. Отдаем в добрые руки!
Кому котеночка?

А может, себе оставим.

@темы: жизнь как ситком

---

Gods and Monsters

Обычно мне сложно определиться с дримкастом для своих героев, но недавно мы с Dark Star посмотрели American Horror Story и приметили там Анджелу Бассетт. Она и сейчас невообразимо хороша, а лет двадцать назад вполне могла сыграть Лесли Купер — босса «Святых», криминального авторитета, профессиональную боксершу и просто во всех отношениях чудесную женщину. Чтобы окончательно в этом убедиться, мы даже посмотрели на редкость трешовый фильм «Вампир в Бруклине» — и действительно, Лесли из нее получилась бы что надо! На очереди у нас «Странные дни» (это старый фантастический триллер по сценарию Кэмерона, с Бассет и Файнсом в главных ролях), ну а пока — коллаж и песенка.

@темы: Saints Row